В долине Маленьких Зайчиков - Рытхэу Юрий Сергеевич. Страница 69

– Жена! К нам гость пришел!

– Кто?

– Лыгъоравэтлан, – ответил отец.

– Пусть заходит! Какая радость! Так редко нас навещают соплеменники…

Она выглянула из-за спины мужа и охнула:

– О, Етынкэу, что ты говоришь? Это же сын, Праву! – отстранив отца, она кинулась к сыну и обняла его.

Плечи ее затряслись.

– Не плачь, мама, – Праву гладил мать по черным, уже тронутым сединой волосам.

Отец проворчал:

– Сыновья гостями ходят к отцам…

Мать вытерла слезы и посмотрела на сына.

– Какой ты стал! Худой… И кухлянка-то трепаная… А малахай красивый. Умелые руки его шили… Иди, иди в комнату… Нет, сначала разденься.

Тут и отец, не выдержав роли, обнял Праву и по-чукотски поцеловал: обнюхал лицо.

– А грязный ты, – сказал он, скрывая волнение. – Раздевайся, помоешься. У нас ванная есть…

Отец был в просторной клетчатой рубашке с закатанными рукавами и выглядел бодро.

– Прости, что так тебя встретил, – виновато произнес он. – Сильно был сердит. И Васе запретил писать тебе… Хотел поколотить… Эх, Праву, все же ты для меня маленький, хоть и высшее образование получил!

– А где Вася? – спросил Праву.

– На работе. С крана перешел на рудник… А ты как?

– Вася, наверное, рассказывал?

– Говорить-то говорил, но ничего непонятно. По его словам выходит, что работа у тебя почетная, важная, областной комитет партии поручил, а вот по твоему виду не скажешь… Я и вправду в первую минуту принял тебя за чаучу…

– Что же ты из колхоза ушел, отец?

– А как быть? – развел руками Етынкэу. – Ждали мы детей, думали, выучатся и приедут, а вы вон куда подались. Не сразу и доедешь. На самолете летели… Почему ты все меня допрашиваешь? Расскажи, как сам живешь? Не женился еще?

– Не успел дать телеграмму…

Етынкэу рассердился:

– Ну и сын! Совсем забыл родителей.

– Прости меня, отец!

– Посмотрю еще. Рассказывай, что у тебя за работа.

О стойбище Локэ Етынкэу слышал и очень удивился, что оно уже вступило в колхоз.

– Что-то они больно быстро, – заметил он. – Помню, нас агитировали целый год…

– Тогда же еще не было ни одного чукотского колхоза, – возразил Праву. – А тут рядом с ними колхоз, советские люди…

– Может, ты и прав, – задумчиво сказал Етынкэу. – Интересно бы на них посмотреть.

– А ты приезжай в гости, отец, – пригласил Праву. – Вместе с матерью. Заодно познакомитесь с женой.

– Нет уж! – опять вспомнил об обиде Етынкэу. – Приезжайте в гости сначала вы!

Когда Праву, помывшись, вышел из ванной, Вася уже пришел с работы.

– А я тебе вчера послал секретное письмо, – сразу же сообщил он. – Хоть отец и запретил, я написал, что они приехали, – глаза Васи хитровато блестели. – Знал, что будут рады.

Мать хлопотала, приготовляя ужин, то и дело приходя из кухни, чтобы еще разок взглянуть на сына.

Одна из двух комнат в квартире была превращена в некоторое подобие полога. На иолу разостланы оленьи шкуры, к стене придвинут низкий стол, возле которого можно сидеть только на корточках. Судя по всему, стол этот был еще недавно обычным столом, но, отпилив ножки, Етынкэу превратил его в удобный чайпавьелгын [28], отвечающий его привычкам.

Пока Вася плескался под душем, Праву продолжал беседу с отцом.

– До сих пор не могу простить себе, что уехал из колхоза, – сокрушался Етынкэу. – Бригадиром был, на китов и моржей охотился. А сейчас кто? Штукатур! Мажу раствором стены, дышу каменной пылью. И все мать виновата. Не давала моим ушам отдыха: один сынок в русском поселке, его могут обидеть, задавят машиной… А Праву? Первенец? В тундре может заблудиться… Теперь скучаю по родному селу, по морю, по настоящему чукотскому разговору.

– У тебя же есть с кем поговорить: мать и Вася, – сказал Праву.

– Какой с ними разговор! Вася заладил одно: комбинат, руда, обогащение, агломерат… Нет, долго я не вытерплю. Достроим четырехэтажный дом, и уеду… Вот я старый коммунист. Вступил в партию, когда на Чукотке райкомов еще не было, назывались ревкомами. Все понимаю умом, а сердце не может примириться с тем, что уходит время…

Вася вошел в комнату, причесанный, в чистой рубашке:

– Отличная штука душ! Будто новую силу вливает.

– Не влить ли нам лучше чего-нибудь покрепче теплой воды? – спросил отец.

– Есть и такое! – весело ответил Вася и исчез за дверью.

Вскоре он вернулся, держа в руках бутылку водки. Мать принесла большую тарелку с оленьим мясом.

Отец разливал водку по рюмкам.

– Выпьем за комбинат, – сказал он. – У нас в поселке это самый главный тост.

Мужчины выпили. Мать только пригубила.

– Здесь много оленьего мяса, – заметил отец. – Это хорошо. Строителей кормят сытно. В магазинах даже свежая картошка есть, китайские яблоки и эти… с кожей…

– Апельсины? – подсказал Вася.

– Они, – кивнул отец. – До чего дожили! Апельсины едим! Вот вы оба о голодовках только слышали. А нам, людям старшего поколения, это еще памятно. Не было такого года, чтобы люди несколько месяцев не жили впроголодь.

Ужин завершился традиционным чаепитием.

Захмелевший отец расхваливал комбинат, забыв о том, что час назад рвался уезжать.

– Смотрите, сколько может сделать человек! Такой поселок выстроить! Дома-то какие! А рудник! Войдешь в него у подножия, а выходишь под звезды на вершине! Переезжай сюда, Праву! И жену привози… Доктора здесь нужны!

Поздно вечером в комнату, где укладывались спать братья, зашла мать. Присела на стул у изголовья Праву и долго молча, любовно глядела на сына.

Уходя, она сказала:

– Ты, Праву, привези показать жену. Я хочу на нее посмотреть.

17

Каждый день рождались телята. Инэнли бегал от важенки к важенке, прислушиваясь к их радостному, взволнованному хорканию. Он перегонял телят на свежие проталинки, где виднелась прошлогодняя трава, уже согретая солнцем.

Вдали от стойбища сердце Инэнли успокоилось. Он почти каждый день видел Нину Ротваль, но у него хватало силы смотреть на ее красивое лицо и оставаться спокойным. От его взгляда девушка хмурилась и краснела, но уже не так поспешно отводила глаза, как раньше.

Инэнли радовался, что Ротваль больше не избегает его и даже разговаривает. Какое это счастье – слышать разговор любимой, а потом переживать наедине музыку ее голоса! Пусть другим кажется, что она говорит обыкновенные слова, но для Инэнли эти слова обретали другой, только ему понятный смысл.

Иногда он вспоминал жену, которая досталась ему по древнему закону. Старший брат оставил на попечение младшего жену и сына, названного в честь Инэнли – Инэнликэем… Долг предписывал жить с женой, данной обычаем и законом, воспитывать племянника, ставшего сыном.

Но как быть, если ты нашел ту, которую видел в неясных мечтах, во сне? Увидел тогда, когда был уже связан древним обычаем с другой женщиной?

…Все отдыхали в тракторном домике, и Коравье по просьбе Праву рассказывал старинные повествования и сказки. Праву любил их слушать и даже записывал самое интересное.

Коравье рассказывал о древних войнах, которые вели чукчи против поработителей. Он описывал оружие, одеяние воинов, их щиты из толстой непробиваемой моржовой кожи… Рассказывал о знаменитых богатырях, таких сильных, что они запросто отламывали вершины гор, чтобы положить себе под голову вместо подушки. Двух-трех жен им было мало, и они имели их десятками…

Инэнли даже подскочил от мысли, которая при этих словах пришла ему в голову. Это так просто! Как он раньше не подумал! Древние законы давно предусмотрели такой случай, а он мучился. Выход единственный и правильный – взять себе второй женой Нину Ротваль!

Коравье повествовал о печальных событиях: толпы чукчей бежали, не имея сил сопротивляться огнестрельному оружию… А Инэнли улыбался.

Коравье неодобрительно покосился на друга. Тот продолжал улыбаться. Глаза его были не здесь, они глядели мимо Коравье.