Время таяния снегов - Рытхэу Юрий Сергеевич. Страница 14

Ринтына давно тянуло поближе посмотреть на этот маленький круглый домик, чем-то похожий на ярангу. Он стоял в двух километрах от полярной станции. Крыша домика была покрыта позеленевшими медными листами, из стен торчали такие же медные шляпки гвоздей. Ринтын вынул нож и поскреб зеленый налет.

– Что ты делаешь, мальчик?

Ринтын выронил от испуга нож.

Над ним склонилась Лена – радистка полярной станции. Как она сюда попала?

Лена нагнулась и подняла нож. Повертев его в руках, она вздохнула:

– Ну что за люди! Разве можно давать таким малышам ножи? Пойдем-ка со мной.

Девушка взяла Ринтына за руку и повела за собой. Ринтын еще не успел опомниться от испуга и покорно последовал за ней.

– Ты знаешь, что этот дом нельзя трогать железными вещами?

Ринтын помотал головой.

– Потому его далеко и выстроили, чтобы поблизости никакого железа не было. Называется дом – магнитная обсерватория. Запомни это, мальчик, раз и навсегда.

Ринтын молча кивнул.

Они шли вдоль замерзшей лагуны, мимо вылезших на берег, занесенных снегом льдин. Можно было удрать по льду, но Лена крепко держала за плечо Ринтына.

– Хорошо, что не увидел тебя Анатолий Федорович… Он бы задал тебе! – не то шутя, не то серьезно сказала девушка.

На полярной станции Лена провела Ринтына в свою комнату.

Мальчик остановился на пороге, пораженный необыкновенной, никогда не виданной им чистотой. Вдоль одной из стен стояла узкая железная кровать – вся белая, а у противоположной стены стоял деревянный, покрытый белым чехлом диван. На него и усадила Ринтына Лена.

“Когда я встану, на белом, наверное, останется грязное пятно”,– думал Ринтын, разглядывая висевшую на стене фотографию толстощекой девочки.

– Это я маленькая,– с улыбкой сказала Лена, перехватив взгляд мальчика.– Похожа?

– Да,– ответил Ринтын, не находя никакого сходства между фотографией и самой Леной.

Девушка взяла стоявшее на столике зеркало и начала расчесывать свои мягкие и тонкие светлые волосы. Она видела в зеркале Ринтына и улыбалась ему. Вдруг она нахмурилась, подошла к мальчику и, дотронувшись белым пальцем до его щеки, спросила:

– Ты сегодня умывался?

– Нет,– ответил Ринтын.

– А почему?

– Теперь каникулы,– удивился непонятливости девушки Ринтын.– В школу не ходим.

Лена задумалась. Видно, она не ожидала такого ответа.

– В таком случае раздевайся, и пойдем мыться,– сказала она.

Ринтын похолодел от ужаса. Как же это – раздеваться?

– Ну что? Снимай кухлянку,– сказала девушка, держа в одной руке полотенце и мыло.

– Я лучше пойду домой,– тихо сказал Ринтын.

– Нет. Пока я тебя не помою и пока ты мне не пообещаешь умываться каждый день, не отпущу,– решительно объявила Лена и стала около двери.

– Я раздеться не могу… У меня рубашки нет,– еле слышно пролепетал Ринтын. У него даже слезы навернулись на глаза.

Лена присела перед ним на корточки.

– У тебя нет рубашки? А кто у тебя отец? Не Гэвынто ли? – спросила Лена, и ее лицо помрачнело.

Ринтын уже давно замечал: стоило когда-нибудь в разговоре упомянуть отчима, как на него оглядывались, и в этих взглядах Ринтын ясно видел жалость. Он слышал, что в колхозе по вине отчима плохо идут дела. Приезжали районные начальники в кожаных пальто и подолгу сердито говорили с Гэвынто. В стойбище среди членов артели чувствовалось какое-то напряжение, все чего-то ждали…

Лена принесла большой зеленый таз с водой.

– Теперь снимай, брат, кухлянку. Не стесняйся.

После мытья Лена вытащила из чемодана белую блузку с широкими рукавами и стеклянными пуговицами. Девушка обрядила Ринтына в блузку и подвела к зеркалу. Из зеркала на него смотрел незнакомый мальчик в нарядной белой рубашке с пузырчатыми, как у уккэнчина [9] , рукавами. Ринтыну раньше никогда не приходилось носить что-либо подобное. Материал, из которого была сшита блузка, был какой-то особенный, гладкий, как будто по телу мальчика потекли прохладные, приятные струи.

Девушка ножницами подправила Ринтыну волосы и, полюбовавшись на него издали, сказала:

– А теперь можно пойти покушать.

В большой столовой, которую полярники называли кают-компанией, за длинным обеденным столом сидели несколько человек. У окна, в конце стола, загораживая широкой спиной свет, сидела очень полная женщина с напудренным лицом и накрашенными губами. Ринтын ее узнал: она несколько раз приходила в стойбище, и все называли ее женой начальника полярной станции. “Точно кровь пила,– подумал Ринтын, взглянув на ее губы.– А лицо как у пекаря дяди Павла”.

– Леночка, опять опаздываешь,– сказала толстая женщина.– Анатолий Федорович где?

– Анатолий задержался в обсерватории. Обещал скоро прийти,– ответила Лена.– А это мой маленький друг. Как тебя зовут, мальчик? – обратилась она к Ринтыну.

– Ринтын…

– Какой хорошенький! – всплеснула руками жена начальника.– Вот уж не думала, что чукчи могут быть такими симпатичными!

Лена посадила Ринтына рядом с собой. На столе было много вкусных вещей. Глаза у мальчика разбежались: всего, что здесь было наставлено, он не только никогда не ел, но и никогда не видел.

Вошел Анатолий Федорович.

– Смотри, Толик, какой у Леночки гость,– сразу же обратилась к нему жена начальника полярной станции.

Лена, искоса поглядывая на замиравшего от страха Ринтына, рассказала, как она его застала с ножом у домика магнитной обсерватории.

Когда отяжелевший от непривычной еды Ринтын слез с высокого стула, к нему подошел Анатолий Федорович и, подавая руку, серьезно сказал:

– Будем друзьями, Ринтын.

Ринтын почти каждый день стал бывать на полярной станции. Если Лены не было дома, в ее чистенькой маленькой комнате, мальчик знал, куда идти: в радиорубку. В комнате, наполненной писком и таинственным миганием зеленых огоньков, Ринтын чувствовал себя в другом мире, на перекрестке невидимых путей, где навстречу друг другу со всех концов земли мчались новости на непонятном, птичьем языке. Ринтын любил слушать Москву. Почему именно Москву, он и сам не мог бы сказать. Просто однажды Лена включила приемник, и, когда комната радиорубки наполнилась звоном кремлевских курантов, она сказала: