Время таяния снегов - Рытхэу Юрий Сергеевич. Страница 24

Анатолий Федорович часто рассказывал о чудесном городе на Неве, об университете, в котором он учился. Ребятам трудно было представить себе этот далекий город, где много красивых мостов, на которых стоят бронзовые кони; ребята, видевшие лишь низкие яранги и одноэтажные деревянные дома, не могли поверить, что по коридору главного здания университета можно промчаться на собачьей упряжке – такой он длинный.

Ринтын расспрашивал Анатолия Федоровича об университете.

– Университет,– задумчиво объяснил Анатолий, подыскивая понятные слова,– это самая-самая высшая школа.

– На горе, значит, стоит? – высказывал догадку Ринтын.

– Не на горе, а на самом берегу широкой и красивой реки Невы.

Такие, объяснения давали Ринтыну большой простор для фантазии. Закрыв глаза, он рисовал в своем воображении университет в виде длинного, составленного из таких же больших домов, как Улакская школа, здания. По длинному коридору мчались упряжки, из-под собачьих лап летел на стены снег. Мимо университета текла красивая река с водой необыкновенной окраски, как цвета северного сияния.

Наступили зимние каникулы. Затихли пурги. В ясном небе дрожали рассыпанные по берегам Песчаной Реки звезды, полыхало полярное сияние. Ослепительно белая луна заливала матовым светом покрытую снегом тундру. В полдень на южной стороне показывалась тонкая полоска зари, окрашивая в алый цвет вершины далеких гор.

Охотники возвращались с богатой добычей, и редкие снегопады не могли занести окрашенный кровью убитой нерпы след, ведущий в каждую ярангу.

Ребята не покидали лагуну и, не переставая, гоняли мяч по ровной снежной стрелке.

На этот раз игру начали с середины лагуны, и борьба за мяч шла у Пильгына, небольшого пролива, соединяющего лагуну с морем. Это длинноногий Калькерхин угнал сюда мяч. В нескольких шагах от него бежал Ринтын. Остальные ребята отстали и едва виднелись черными точками на снегу.

Все ближе и ближе становилась спина Калькерхина, его ноги то едва волочились, цепляясь друг за друга, то вновь начинали быстро мелькать. Ринтын знал, что это верный признак усталости: Калькерхин выдыхался, а у Ринтына как будто еще больше прибавлялось сил. Он откинул капюшон кухлянки, выставив голову на морозный воздух. Сразу же прихватило уши, но мальчик не обращал на это внимания и лишь изредка потирал их рукавицами. Скоро уши почти перестали ныть: привыкли к холоду. Левое ухо совсем не болело, а правое Ринтын продолжал время от времени потирать.

Спина Калькерхина была так близко, что Ринтын мог дотронуться до нее рукой. Услышав дыхание Ринтына, Калькерхин оглянулся и тут же, споткнувшись о мяч, растянулся на снегу. Один миг – и Ринтын уже быстро гнал мяч обратно к стойбищу.

Напротив ветродвигателя Ринтына с радостными криками встретили ребята и погнали мяч к восточному краю лагуны, к горе Линлиннэй.

– Ринтын, ты отморозил ухо! – крикнул на бегу Аккай.

Ринтын схватился за правое ухо – оно было горячее и немного болело; потом он потрогал левое и тут же отдернул руку: ему показалось, что он схватился за кусок холодного стекла. Он крикнул Аккаю:

– Стой! Посмотри, что с моим ухом.

– Ухо совсем белое, как осколок чайной чашки,– проговорил Аккай, обходя кругом Ринтына.– А это красное, как огонь.

Аккай протянул руку, чтобы потрогать обмороженное ухо.

– Не трогай! – отпрыгнул в сторону Ринтын.– Сломаешь!

Закрыв растопыренными пальцами ухо, чтобы как-нибудь невзначай не обломить его, Ринтын побежал к берегу. Ближе всего были домики полярной станции. Войдя в дом, он направился в кают-компанию. Там никого не было. Ринтын присел около топившейся печки и начал отогревать замерзшее ухо. Минут через пять ухо стало болеть и в то же время расти, пухнуть. Скоро его так разнесло, что, качая головой, Ринтын чувствовал, как оно моталось из стороны в сторону.

В кают-компанию вошла повариха. Она знала Ринтына и нисколько не удивилась тому, что он здесь.

– Ты, наверное, пришел к Леночке? – спросила она.

Ринтын кивнул головой, отчего и ухо качнулось вперед и, казалось, чуть не оторвалось.

– Леночка теперь живет в другой комнате. Вон она, дверь, третья отсюда,– повариха показала рукой.

Значит, правда, что Лена вышла замуж за Анатолия Федоровича! Ринтын и раньше слышал об этом разговоры, но у него как-то в голове не укладывалось, что Лена и Анатолий могут быть мужем и женой.

Повариха подошла к двери комнаты Анатолия Федоровича и постучала:

– Леночка, к тебе знакомец пришел.

Лена вышла из комнаты и, взглянув на сидевшего возле печки на корточках Ринтына, улыбнулась:

– Ты что прячешься?

Ринтын встал.

– Я совсем не прячусь. Я только отогревал уши.

Вышел и Анатолий Федорович.

– Ринтын! – удивился он.– Пришел в гости?

– Не в гости,– ответил мальчик.– Я отморозил ухо и пришел отогреть. До дома далеко.

Ринтын повернулся к ним боком так, чтобы они видели набухшее ухо.

– О господи! – всплеснула руками повариха.

– Ничего страшного,– сказал Анатолий Федорович.– Надо выпустить жидкость, и все.

В комнате Анатолий Федорович покалил на спиртовке булавку и царапнул ею ухо Ринтына. За шиворот потекла противная прохладная жидкость, и ухо стало быстро уменьшаться, как мяч, из которого выпустили воздух.

Тихим зимним вечером Ринтын зашел погреться в школу. В эти часы занималась вторая смена – старшие классы. Ринтын обошел все классы, заглядывая в каждую замочную скважину.

В пятом классе вел урок Максим Григорьевич, учитель математики. Небольшого роста, коренастый, он говорил тихо, но в его словах чувствовалась сила и точность. Максим Григорьевич был самый молодой учитель в Улаке, зато борода у него росла необыкновенно густая. Ни один, даже самый древний улакский старик, не мог похвастать такой необыкновенной бородой. Редкие седые волосы, растущие на подбородке старого Рычыпа, казались по сравнению с ней жалкими и напоминали облезлый собачий хвост. Максима Григорьевича улакцы называли “Доброго здоровья”, потому что в отличие от других русских он говорил вместо “здравствуйте” – “доброго здоровья”.