Время таяния снегов - Рытхэу Юрий Сергеевич. Страница 37
Ринтын стал захаживать в маленькую комнату, заполненную книгами, сломанными музыкальными инструментами, пожелтевшими плакатами. В ней жил Эрмэтэгин. Он научил Ринтына играть в шахматы и бренчать на балалайке. В долгие зимние вечера Эрмэтэгин рассказывал Ринтыну о своих странствиях. Мальчик узнал, что Эрмэтэгин учился в педагогическом училище, но не закончил его: потянуло в море. Проплавав два года матросом, он попал на курсы судоводителей. С курсов, не сдав положенных экзаменов, Эрмэтэгин ушел проводником в геологическую экспедицию. В Анадыре заведовал баней, оттуда перешел на курсы культпросветработников.
– Носило меня по Чукотскому побережью, как сухой лист по тундре. Все из-за любопытства,– рассказывал Эрмэтэгин, изредка отворачиваясь, чтобы отхлебнуть из бутылки, к наклеенному на стене плакату, изображавшему проткнутого штыком Гитлера.– Если бы не книги, я бы умер от невозможности удовлетворить любознательность! В свое время я не сумел отыскать точку в жизни и теперь ношусь со своим ненасытным любопытством, как Архимед со своим рычагом. Так сказать, отдался течению жизни. Каких я только людей не перевидел! Всяких! Жалею, что не побывал на материке, война помешала.
Эрмэтэгин курил все ту же невозможную смесь спитого чая и махорки. Ринтыну было жалко смотреть, как морщится человек от едкого дыма.
…В стойбище было известно, что радистка Лена раздавала свой табачный паек заядлым курильщикам. Знал это и Ринтын, и он подумал: может быть, на долю Эрмэтэгина у нее сохранилась хоть одна пачка? Решившись, Ринтын смущенно попросил Лену:
– Вы мне не дадите немного табаку?
– Никак ты уже курить начал? – удивилась она.
– Нет еще,– ответил Ринтын, вспоминая свои неудачные попытки привыкнуть к курению.– Табак нужен для одного моего знакомого. Вы его знаете: это заведующий клубом Эрмэтэгин. Он курит чай.
– Бедняга! – сказала Лена и, подавая Ринтыну пачку махорки, погрозила пальцем: – Смотри не вздумай сам курить.
Велика была радость Эрмэтэгина, когда он увидел махорку.
– Что это такое! – вскричал моряк.– Не верю своим глазам – настоящая канская махорка! Где ты ее взял?
– У Лены,– ответил Ринтын.
– У радистки?
– Да, у нее.
– Вот добрый человек!
Закурив папиросу из настоящего табака, Эрмэтэгин закашлялся и вытер рукавом выступившие на глазах слезы.
– Спасибо тебе, Ринтын!
Однажды, взяв карандаш, Эрмэтэгин усадил Ринтына поближе к окну и начал его рисовать. Ринтын долго сидел неподвижно, как замерзшая ворона, хотя у него сразу заныла шея.
– Хочешь, я тебе прочту стихи собственного сочинения? – спросил Эрмэтэгин, разглядывая отставленный на вытянутую руку рисунок.
Не дожидаясь согласия, Эрмэтэгин положил на стол бумагу и карандаш и устремил в окно задумчивый взгляд.
Север суровый, север далекий,
Тундра обширна – там пурги и тучи
Белым снежком заметают простор,
Белят и гребни задумчивых гор.
Жгучий мороз свой рисует узор,
И с ветром ведет он такой разговор:
Север суров, но люди упорны…
Они изменили наши просторы.
Стала культурной и радостной жизнь
Для всех, кто строит социализм!
– Ну, как?
– Очень хорошие стихи! – горячо проговорил Ринтын.– Совсем как настоящие.
– Нет, Ринтын,– вздохнул Эрмэтэгин, берясь за карандаш и бумагу.– Это даже нельзя назвать стихами.
Он долго, сосредоточенно рисовал и, казалось, целиком отдался этому занятию.
– А что ты читал, Ринтын? Какие книги?
Ринтын назвал прочитанные им книги.
– Тогда тебе, пожалуй, можно будет дать эту книгу.– Эрмэтэгин поискал и протянул Ринтыну книжку в картонном переплете.
Ринтын взял в руки книгу и прочитал на обложке: “М. Горький. Детство”. Ринтын слышал о Горьком, но не читал ни одной его книги, да и фамилия автора не обещала ничего интересного.
Лишь через несколько дней Ринтын вспомнил о книге. Захватив ее с собой, он отправился в ледяную пещеру, зажег там свечу, расстелил мешки из-под угля и устроился поудобнее.
Перед тем как открыть книгу, он снова стал рассматривать серый переплет и простые два слова, напечатанные на нем: “М. Горький. Детство”. Ринтын вспомнил, что в стойбище Рентыгыргын одного оленевода тоже зовут Горький – Чымийыльын, но тот парень совсем молодой – не курит и не жует табака. Ринтын открыл книгу.
Он так увлекся описанием жизни мальчика Алеши, что не заметил, сколько прошло времени. Лишь когда свеча потухла и синева ледяных стен померкла, Ринтын с сожалением закрыл книгу.
Он вернулся, когда в чоттагыне еще горел свет и желтая полоса от колеблющегося пламени моталась на снегу. Это значило, что дядя Кмоль все еще на охоте. В яранге Ринтын продолжал читать книгу до тех пор, пока не послышались знакомые шаги.
– Ты еще не спишь? – удивился дядя Кмоль.
В пологе, отхлебывая из потемневшего от крепкого чая, когда-то белого фарфорового блюдца, дядя Кмоль спросил:
– Что же это за книга, что ты ее даже в холодном чоттагыне читаешь? Опять, наверное, про какого-нибудь конника без головы?
– Нет, дядя,– ответил Ринтын,– здесь описана жизнь Горького.
– Горького? – переспросил дядя.
– Да, Горького. Так зовут человека, написавшего эту книгу. Жизнь его была горькая и трудная, и, должно быть, поэтому его прозвали так.
Дядя Кмоль мастерил для своей берданки патроны. На пули шел весь свинец из старых аккумуляторов. Тэнмав переплавлял его на полярной станции и раздавал охотникам.
Однажды, набив холщовую сумочку самодельными патронами, Кмоль отправился на охоту. Вернулся он домой неузнаваемый: все лицо было зачернено порохом, на скуле синел огромный кровоподтек. Выяснилось, что патрон по каким-то неизвестным причинам выстрелил в обратную сторону и вылетевшим затвором дяде ранило скулу. Но это не заставило Кмоля отказаться от охоты с таким коварным оружием, и, кроме того, он знал много и других способов охоты. Умел добывать тюленей с помощью белых медведей. Он уходил далеко в море, где медведи подкарауливали нерп. Едва только терпеливый умка ловким ударом лапы выбрасывал на лед нерпу, Кмоль с дикими воплями бросался на него. Испуганный медведь убегал, а дядя забирал его добычу.