Время таяния снегов - Рытхэу Юрий Сергеевич. Страница 98

– Куда же ты запропастился? Мы сбились с ног, разыскивая тебя.

– Я никуда не пропадал,– невозмутимо ответил Кайон.– Это он пропал, не успев выйти из вагона.

– Ну, вы пока выясняйте здесь отношения, а я схожу на разведку в буфет,– сказал Федор Нефедович и, уходя, погрозил пальцем.– Только стойте на месте и не теряйтесь.

– Ты же мог отстать от поезда,– продолжал журить Кайон друга.– Я все время смотрел на часы, сколько осталось до отхода.

– Так мы же тебя разыскивали,– втолковывал ему Ринтын,– вместе с майором.

– Не видел,– развел руками Кайон.

Тем временем из буфета вернулся майор и пригласил ребят с собой.

– Вот это буфет,– присвистнул Кайон, когда они вошли в большую светлую комнату, в глубине которой стоял огромный, затейливо украшенный шкаф со стеклянными дверцами. За стеклом поблескивали разноцветные рюмки и всевозможные бутылки. Расставлены они были так соблазнительно, что могли вывести из равновесия любого трезвенника.

Друзья уселись за мраморный столик, и к ним тотчас подошла нарядно одетая девушка со щитком из белой материи на голове. На ней был белый передник с большими карманами. Она вынула блокнот и записала названия еды, которые произносил майор, вычитывая их из лежащей на столе книжки. Когда Федор Нефедович произнес: с хреном,– Ринтын украдкой взглянул на девушку, но она невозмутимо и даже ласково повторила:

– Хорошо, с хреном…

Ей пришлось несколько раз уходить и приходить, чтобы принести всю заказанную майором еду. Тут было похожее на тонко нарезанный копальхен мясо, которое называлось ветчиной, по целых две котлеты лежало на каждой тарелке. Правда, котлеты были так малы, что не сравнились бы даже с полкотлеткой, которые готовила в педучилищной столовой повариха тетя Поля. В довершение девушка принесла целых три бутылки. Одна была наполнена цветной жидкостью, а две другие были хорошо знакомы Ринтыну и Кайону еще по Владивостоку. Это было пресловутое пиво! Она тут же откупорила бутылки, и, когда Федор Нефедович потянулся горлышком к стакану Ринтына, тот поспешно прикрыл его рукой.

– Так это же пиво! – сказал майор.

– Мы это не пьем,– сказал Кайон, закрывая, в свою очередь, свой стакан.

– Ну что ж,– произнес с разочарованием Федор Нефедович,– тогда налью вам лимонада.

Ринтын и Кайон с опаской смотрели, как в их стаканы широкой струёй лился из горлышка пенистый напиток. Но когда они его попробовали, оказалось, что это чудесная сладкая вода, которая приятно щипала язык.

– Это совсем не то, что пиво,– с довольным видом сказал Ринтын.

– Его можно пить всю жизнь,– заключил Кайон.

Во время еды Ринтын поглядывал вокруг себя, ожидая, когда девушка принесет хрен. Но она обслуживала другие столики и не собиралась подходить к ним. Тогда Ринтын осторожно спросил майора:

– Федор Нефедович, а где же хрен?

– А вот он у тебя на тарелке,– ответил майор и показал на кучку чего-то жеваного, лежащего на краю тарелки.– Чудесная штука,– продолжал он, накладывая его кончиком ножа на кусок ветчины.

Ринтын все же не решился его попробовать…

Через полчаса колеса снова стучали по рельсам, а навстречу бежала и летела русская земля.

За день до прибытия в Москву вагонная жизнь совершенно изменилась. Карты, домино и другие игры были оставлены. На последней перед Москвой большой остановке многие побрились в парикмахерской, а кто не успел, ловил свою намыленную физиономию в маленький прыгающий осколок зеркала. Храбрецы, рискнувшие бриться на ходу, потом ходили облепленные кусочками бумаги.

Приближалась Москва. Новые чувства рождались в душе юношей. Жизнь за стенами вагона была удивительна, но не до конца понятна. Удастся ли им когда-нибудь приобщиться к этой жизни настолько, чтобы быть как дома, по-настоящему, а не по приглашению радушных хозяев? Хватит ли сил и способностей до конца понять жизнь больших городов, землю, дарящую хлеб?

Спутники Ринтына и Кайона готовились к встрече с Москвой. Одни говорили просто: подъезжаем к Москве, но с теплотой в голосе; другие с торжественностью: к столице нашей Родины – Москве. Все чаще в том или другом купе между верхней и нижней полкой натягивалась простыня: переодевалась женщина.

Федор Нефедович вынул из чемодана свои ордена и медали. Он суконкой натер их до блеска и прикрепил к мундиру. Пассажиры были учтивы друг с другом и оживлены, как перед Первым мая.

– А может быть, наденем наши новые костюмы? – предложил Ринтын.

Кайон горячо одобрил идею и тут же нашел, как практически осуществить ее. Поздно вечером, когда схлынул вечерний наплыв в умывальник, друзья забрались туда с заранее приготовленными костюмами. Здесь они оделись во все новое, вплоть до обуви, а старую одежду сложили в чемоданы, Чтобы не измять нарядное платье, они решили просидеть до утра.

Ребята всю ночь проговорили, строили планы осмотра Москвы.

– Первым делом – на Красную площадь. Наверное, можно от вокзала проехать туда на метро. Мы и метро посмотрим и на Красной площади побываем. Потом в музей…

– Может быть, в музей не надо? – возражал Кайон.– В Въэне ведь есть музей. Давай лучше сходим вместе с майором в Сандуновские бани.

– Но в Въэне тоже есть баня…

– Но это совсем другое,– горячо убеждал Кайон.– Там есть даже такой душ, который бьет снизу, а еще бассейн с теплой водой. Мы с тобой никогда не плавали в теплой воде. Должно быть, это очень приятно. Можно даже на минутку нырнуть. Неглубоко, конечно.

– Уж лучше в Третьяковскую галерею сходить, чем нырять…– убежденно говорил Ринтын.

– Я где-то видел,– возражал Кайон,– такую фотографию: ничего не разобрать, одни спины, и внизу подпись: “Посетители Третьяковской галереи у картины Репина “Иван Грозный убивает своего сына”. Или тебе нравится смотреть на убийство? – В голосе Кайона слышалось нескрываемое ехидство.

– Считается, что эта картина – одно из лучших произведений мирового искусства,– не обратил внимания на ехидный тон Кайона Ринтын.

Невдалеке от Москвы поезд остановился сменить паровоз на электровоз. На дощатом перроне стояли девушки и продавали огромные букеты цветов. Почти все пассажиры купили по букету. Ринтын и Кайон тоже взяли себе по охапке больших махровых красных цветов. Цветы стоили дорого. Это тоже было в диковинку: на Чукотке никто не решался продавать цветы – украшение земли. Это все равно, что продавать голубое небо.