Маркиз де Карабас - Sabatini Rafael. Страница 43

— Совет женщины, которая хочет спасти от смерти спутника своей жизни.

— И вы сочли бы возможным, чтобы им стал трус? Умерьте ваши страхи. Меня ничуть не беспокоят угрозы наших кузенов. Я знаю, как к ним относиться. Если господа де Шеньер находят мое существование на этом свете неуместным, то я намерен сколь возможно долго докучать им этой неуместностью, а любая их попытка положить ей конец дорого им обойдется.

— Вы думаете лишь о себе и о своей гордости, Кантэн, — пожаловалась Жермена, — и совсем не думаете обо мне.

— Разве отказ отступить перед их преступной алчностью означает проявление гордости?

— Здесь дело не только в преступной алчности, как вы ее называете, Кантэн.

— А в чем же? — спросил он.

— Они... они не верят, что вы имеете право на титул маркиза де Шавере. Здесь они искренни. Я знаю.

— Не верят! — в смехе Кантэна прозвучал гнев. — Не верят, когда все документы подтверждают мои права!

— С точки зрения закона — да. Но...

— Но что?

— Именно потому, что у них нет надежды одержать победу законным путем и уничтожить ваши притязания, они кончат тем, что уничтожат вас самого.

— Это мне понятно. Но...

— Вы желаете, чтобы я выразилась яснее? — в ее голосе прозвучала боль. — Они не верят, что вы — сын своего отца.

— Вы объясняете одну загадку при помощи другой. Чьим же еще сыном можно быть?

Но едва вопрос слетел с уст Кантэна, как он сам нашел ответ.

— Боже милостивый! — воскликнул он.

— О, простите меня, Кантэн! Я знаю, вам больно слышать такие слова. Но я должна была сказать вам все.

— И я благодарен вам.

Голос молодого человека дрожал от возмущения. Порывистым жестом он показал на висевший над резным дубовым столиком портрет Бертрана де Морле де Шеньера, маркиза де Шавере, работы Буше [Буше, Франсуа (1703-1770) — великий французский художник и гравер, автор множества портретов, жанровых и пасторальных сцен]. Художник писал его, когда Бертран был немного старше Кантэна.

— И они смеют делать подобные заявления, видя вот это! Тот же крючковатый нос, те же серые глаза, волосы с тем же рыжеватым блеском! — он свирепо рассмеялся. — Жермена, неужели вы не видите?

Однако мадемуазель де Шеньер не спешила соглашаться, как он того ждал. Она твердо выдержала его взгляд; лицо ее, казалось, утратило всякое выражение.

— Мой дорогой, — наконец умоляюще проговорила она, — не надо. Прошу вас, не надо.

— Нет, надо! Надо, если эти мерзавцы для оправдания своей воровской жадности порочат доброе имя моей матери. — Кантэн порывисто отошел к окну и снова вернулся. — Вы не могли бы указать мне более вескую причину быть к ним безжалостным и в конце концов расстроить их планы. Теперь это стало моим святым долгом. Ничего, что они знают, какую ошибку допустил Буажелен, этот убийца, их родственник. Я не так беззащитен, как они полагают, чтобы не рассчитаться с ними.

Бледная, испуганная таким взрывом страсти Жермена упала в кресло.

— Господи, смилуйся надо мной! — воскликнула она, когда Кантэн немного успокоился. — Я только все испортила. Но выслушайте меня, Кантэн. Я еще не все сказала. Вы даже не знаете, какой опасности подвергаете себя. Сен-Жиль, возможно, предпочтет сражаться с вами в открытую. Но Констан — никогда. С тех пор, как я случайно позволила ему догадаться о моих чувствах к вам, он сделался еще более хитрым и коварным, еще более мстительны. Он и его мать надеялись, что я когда-нибудь выйду за него замуж. Со временем Гран Шэн и все его земли будут принадлежать мне, если, конечно, восстановится порядок и справедливость. Они составили бы отличное владение для младшего Шеньера, при том что старший получил бы Шавере. Констан не потерпит, чтобы вы помешали тому и другому. Оставаясь здесь, вы отдаете себя в его руки.

— Буажелен тоже так думал, когда мы скрестили шпаги за таверной в Плоэрмеле.

Слова Кантэна только усилили волнение мадемуазель де Шеньер.

— Констан никогда не скрестит с вами шпагу. Он действует иначе. Чтобы поднять крестьян против покупателя национальной собственности, надо совсем немногое. Констан этим уже и занимается с помощью Лафона. Если вы останетесь здесь, банда разъяренных крестьян явится сюда однажды ночью, вытащит вас из замка и убьет. Вот как действует Констан.

Она с мольбой подняла на него глаза и, заметив удивленное выражение его лица, почувствовала пусть слабую, но надежду.

— Что сможете вы сделать против них? — воскликнула Жермена.

Его губы были плотно сжаты, серые глаза горели холодным огнем.

— Они увидят это, когда явятся сюда. Я сумею оказать им достойный прием.

Жермена вскочил с кресла и сжала его руки.

— Дорогой мой, не обманывайте себя. Ради Бога!

— Констану не следует забывать про Буажелена. Тот тоже считал меня ягненком, который безропотно даст отвести себя на заклание.

— Здесь нет ничего общего.

— Есть, и вы скоро это увидите. Пусть приходят. Я предупрежден, — и уже более спокойным тоном Кантэн попробовал успокоить девушку: — Если бы они застали меня врасплох, мне могло бы прийтись нелегко. Теперь же я сам приготовлю им сюрприз. Благодарю вас за предупреждение, Жермена.

— Вы, кажется, смеетесь надо мной. Я пришла, чтобы убедить вас в необходимости уехать. И несмотря ни на что я умоляю вас об этом. Ради меня...

Она внезапно замолкла и отшатнулась от Кантэна, с испугом глядя на дверь. Из вестибюля доносился звон шпор о мраморный пол и шум голосов: «Прочь с дороги, приятель! Я сам доложу о себе!» — крикнул кто-то.

— Констан! — едва слышно произнесла мадемуазель де Шеньер, бросив на Кантэна испуганный взгляд.

Дверь распахнулась, и на пороге появился Констан. Бледность придавала его коже зеленоватый оттенок, глаза налились злостью. Однако через мгновение лицо кузена мадемуазель де Шеньер расплылось в улыбке, словно на него надели маску.

— Полагаю, вы простите меня за внезапное вторжение, господин де Морле.

— Без особой охоты, — холодно-высокомерным тоном проговорил Кантэн, глядя не на гостя, но на Шарло, который покраснев от гнева, стоял у того за спиной. — Возможно, времена не располагают к соблюдению приличий. Тем не менее, мне не настолько плохо служат, чтобы посетители являлись сюда без доклада.

Констан медленно приближался и на его толстых губах змеилась гнусная улыбка, которую Кантэн пообещал себе стереть ударом перчатки.

— Припишите его, — попросил он, — моему нетерпению вернуть вам ваш любезный визит. Каковое, в чем я со стыдом признаюсь, уступает нетерпению моей кузины Жермены.

Он повернул голову в сторону мадемуазель де Шеньер и полунасмешливо, полупочтительно обратился к ней:

— Моя дорогая, учитывая щепетильность нашего мира в вопросах приличий, ваш поступок едва ли можно назвать благоразумным. Если бы вы поведали мне о своем намерении посетить Шавере, я бы с радостью составил вам компанию. Но я исправил положение, немедленно последовав за вами.

— Чтобы шпионить за мной?

— О, нет, — Констан рассмеялся, — чтобы опекать вас.

— От вас не требуется быть моим опекуном.

— Я так не думаю. Еще как требуется! И сейчас это представляется более чем очевидным. Уверен, что господин де Морле согласен со мной. Вы — человек чести, и вас не может не беспокоить то обстоятельство, что, легкомысленно явившись сюда без сопровождающих, дама сама делает себя объектом порицания.

— Вы преувеличиваете, — холодно возразил Кантэн. — И забываете, что степень нашего родства защищает мадемуазель де Шеньер от подобных нападок.

— Степени родства, даже если они существуют, для этого недостаточны.

— Вы говорите «даже если они существуют». Что это значит?

— А то и значит, — ответил Констан с наигранным изумлением и, словно впервые увидев накрытый стол, переменил тему. — Клянусь честью! Вижу, что я явился не вовремя. Вы сидели за столом. В таком случае ave atque vale [Здравствуй и будь здоров (лат.)]. Умоляю простить меня за вторжение в столь неурочный час. У нас, сельских жителей, совершенно иное представление о времени, чем у вас, горожан. Нам придется выбрать более подходящий случай. Пойдемте, Жермена.