Маркиз де Карабас - Sabatini Rafael. Страница 61

Пюизе, который до того стоял, склонившись над бюваром для депеш, выпрямился во весь рост.

— В чем дело? — резко спросил он. — О ком вы говорите?

— Об учителе фехтования, о Морле, выдающем себя за маркиза де Шавере. Или вы станете отрицать, что ответственны за его возмутительное поведение?

— И не подумаю. Нет. Я лишь позволю себе заметить, что не только способен, но и привык сам заниматься своими ссорами. Если вы этого обо мне не знаете, то, клянусь, вы знаете еще меньше, чем я предполагал.

Казалось, полковник оглох от ярости.

— Я желаю, чтобы вы наконец поняли: только опасаясь бунта ваших дикарей, я не приказываю арестовать вас и не поступаю с вами так, как вы того заслуживаете.

Пюизе на миг онемел от удивления. Когда же он наконец обрел голос, то все, что он имел сказать, заключалось в трех словах:

— Идите к черту.

— Господин граф, я не потерплю подобных оскорблений.

— У вас есть лекарство.

Д’Эрвийи едва не задохнулся.

— Вам, сударь, повезло, что мой долг перед королем заставляет меня забыть о моем долге перед самим собой. Но предупреждаю: если вы позволите себе нечто подобное еще раз, то даже оное соображение меня не остановит. Но в любом случае вы еще услышите об этом деле. Вас предупредили.

Д’Эрвийи торжественно удалился. Пюизе вошел в комнату Кантэна.

— Что вы сделали с Д’Эрвийи?

Кантэн все ему рассказал.

— У этого дурака хватило наглости заявить, будто я послал вас завязать с ним ссору. — Пюизе был еще бледен от гнева. — Думаю, в один прекрасный день, когда все кончится, я возьму на себя труд убить господина Д’Эрвийи. Но прошу вас запомнить, что я даю себе слово — это обещание — отнюдь не из желания получить сатисфакцию.

— Я не забуду. У меня тоже нет ни малейшего желания, чтобы меня принимали за забияку-фехтовальщика.

Пюизе взял Кантэна за плечи.

— Дитя мое, не надо обижаться. Я вас не упрекаю. Да и как может быть иначе, ведь вы так великодушно приняли мою сторону в этой ссоре.

— Великодушие здесь ни при чем. Просто я не мог поступить иначе. Этот человек — преступник. Кроме того, я сам затеял ссору, а не принял участие в вашей. И не без удовольствия: этот негодяй слишком многое себе позволяет.

— В самом деле! — Пюизе лукаво улыбнулся. — Ну-ну! Так-то лучше, — и, отвернувшись, добавил: — И все же я, как глупец, надеялся, что все будет иначе.

— Но почему?

— Почему? Кто знает... Возможно, потому что я никогда не чувствовал себя более одиноким, чем теперь, когда мои планы расстроены, мое командование узурпировано, а мой авторитет среди тех самых господ, что я привел сюда, подорван. Меня согревала мысль, будто я приобрел друга, который вступился за меня. — Пюизе рассмеялся. — Вот и все. Не думайте больше об этом.

— Но я буду думать об этом, сударь. — Кантэна тронул проблеск сердечности под алмазной броней, и в помпезной внешности Пюизе он неожиданно для себя разглядел доспехи стоической доблести. — Если хорошенько поразмыслить, то ваше предположение было недалеко от истины. На мое поведение с вами повлияла бесцеремонность, допущенная по отношению к вам Д’Эрвийи.

В гордом, жестком взгляде Пюизе затеплилась поразительная мягкость.

— Вы — славный малый, Кантэн. У вас есть сердце. Вы многого заслуживаете.

— Если я хоть чем-нибудь могу служить вам...

— Мне нужен адъютант, на которого я могу положиться. Тэнтеньяк и Вобан командуют своими отрядами, а среди остальных едва ли найдется хоть один человек, которому я рискнул бы довериться.

— Я не солдат, сударь.

— Но и не глупец. Вы доказали, на что способны, и обладаете именно теми качествами, которые мне нужны.

Так просто, без лишних слов, возникла связь, объединившая этих двоих накануне событий, подвергших стойкость Пюизе несравненно более тяжелому испытанию, нежели те, которыми была насыщена его исполненная превратностями жизнь.

Неприятности начались через день после занятия форта Пентьевр полком, по-прежнему носившим имя Дрене, несмотря на то, что сам Дрене отказался выступить с ним, лишь бы не служить под началом Д’Эрвийи.

С рассветом по узкому перешейку, что связывает полуостров Киброн с материком, потекли полчища отступавших из Орэ. Это были не только шуаны Тэнтеньяка, но и местные крестьяне-беженцы — до тридцати тысяч мужчин, женщин, детей, стариков и священников. Они захватили с собой свое имущество, чтобы уберечь его от грабежа и уничтожения, — стада волов, овец, коз, повозки, груженные домашним скарбом, фураж и даже священные сосуды из церквей. То было паническое бегство: республиканская армия приближалась к Орэ, который сделался полностью беззащитным после ухода шуанов.

К полудню в поток беженцев из Орэ влились беженцы из Ландевана, гонимые тем же ужасом перед местью за радостный прием, оказанный ими авангарду Королевской армии.

С крепостного вала Пентьевра, куда он перенес свою квартиру, Пюизе, бледный, поникший, с потухшими глазами наблюдал за нескончаемым потоком крестьян, которые бежали от армии, собранной Гошем благодаря бездарности Д’Эрвийи. Для него это зрелище было предвестием краха. Почти не оставалось надежды, что однажды упущенный благоприятный случай представится вновь и в крестьянах удастся возродить энтузиазм, который сменился разочарованием.

Перейдя перешеек, толпы людей растекались по полуострову миль до пяти в длину и двух в ширину с расположенными на нем полудюжиной деревень и поселком Киброн. Оказанный им прием едва ли мог умерить их отчаяние. Господа из Англии стояли на квартирах во всех деревушках; они занимали все дома и отказывались потесниться ради этих дикарей, чье присутствие, казалось, оскорбляло их обоняние. Пришельцам оставалось искать пристанища в' хлевах и конюшнях, но большинство из них осталось под открытым небом. К счастью, июльская жара делала такое положение более или менее сносным.

Грубый отказ уступить жилье больным женщинам и слабым детям, равно как и высокомерное презрение дворян-эмигрантов к несчастным крестьянам, не замедлили породить враждебность между шуанами и теми, кого еще неделю назад они приветствовали как своих спасителей. Часто вспыхивали ссоры, и все кончилось бы открытым столкновением, если бы не отчаянные усилия Пюизе. Немало усилий к сохранению порядка приложили и его лейтенанты Тэнтеньяк, Вобан, Буабертелло, а также Кантэн и предводители шуанов Кадудаль, Сен-Режан, Гиймо и Жан Роу. Но ни один из них не отдавался этому так, как Кантэн.

Слава о нем уже распространилась в рядах эмигрантов; некоторые из них, как Белланже — ныне капитан в полку «Верные трону», и Д’Эрвийи, были завсегдатаями академии на Брутон-стрит. К тому же стало известно, что этот волшебник шпаги убил Буажелена и сорвал конференцию в Ла Превале. Его одновременно боялись как фехтовальщика и уважали как стойкого монархиста, последнему, по общему мнению он представил более чем убедительное доказательство. Поэтому его вмешательство неизменно приносило плоды, и он всегда будто каким-то чудом оказывался там, где оно было необходимо. Естественно, он создавал себе врагов, вызывал ненависть, но мало кто осмеливался открыто проявлять ее; когда же такое случалось, его стальной взгляд охлаждал пыл зарвавшегося наглеца.

Лишь однажды Кантэн утратил обычную невозмутимость, когда виконт де Белланже в ответ на его упрек за оскорбительное обращение с шуанами осмелился назвать молодого человека маркизом де Карабасом — прозвищем, которым его окрестил Констан де Шеньер.

— Шавере, сударь, — ядовито поправил виконта Кантэн. — Шавере. Таково мое имя. Если вы еще раз забудете это, вас научат произносить его по буквам. И едва ли такой урок придется вам по вкусу.

Он круто повернулся и ушел, прежде чем опешивший виконт обрел дар речи.

Кипя гневом, Кантэн вернулся в Пентьевр к Пюизе и стал свидетелем перепалки, которая заставила его забыть о личных огорчениях.

Предметом обсуждения был Д’Эрвийи; он тоже перебрался в форт и разместил там свой штаб. Кроме офицеров-эмигрантов Д’Аллегра и Гаррека, в разговоре принимали участие трое других лейтенантов Пюизе.