Меч ислама - Sabatini Rafael. Страница 18

Он смутно помнил, как в далеком прошлом гулял по этому прекрасному саду, расположенному позади дворца, изысканность которого подчеркивали не только его пропорции, но и контрастное сочетание черного и белого мрамора облицовки и колоннады в римском стиле со стройными, искусно высеченными колоннами. Сам сад сейчас, в сумерках летнего вечера, казался волшебным.

Лужайки, аллеи, вьющиеся между рядами тисов и самшита; заросли роз и лилий возле пруда; высокие кипарисы, словно огромные копья, окружающие еще один, большего размера пруд, выложенный камнем. Его воды отражали белого мраморного тритона, дерзко обхватившего своими похожими на рыбий хвост лапами скалу; его голова была запрокинута, изо рта вырывалась прозрачная, как хрусталь, струя, которая разбивалась и падала каскадом брызг на русалку на нижнем срезе стены.

В некотором отдалении возвышался павильон, тоже из белого сверкающего мрамора, миниатюрный храм с куполообразной крышей, которую поддерживали колонны. Над ним в вечернем небе вились голуби. Живая изгородь из деревьев и кустов окружала павильон: темно-зеленый лимон, серо-зеленая айва, усыпанные алыми цветами ярко-зеленые гранаты.

Но чувствовалось, что никто не заботится об этой изумительной красоте. Желтая от солнца трава буйно разрослась на лужайках, живая изгородь имела неряшливый вид, опавшие листья и засохшие лепестки гнили на неубранных дорожках.

Слабый звук, раздавшийся за спиной, привлек внимание Просперо. Он оглянулся и увидел, как он потом рассказывал, самое прекрасное видение этого сада. Оно спокойно и неторопливо приближалось к нему по неухоженной лужайке, не проявляя ни удивления, ни страха, ни каких-либо иных эмоций.

Это была женщина довольно высокого роста; ее серебряное парчовое платье, украшенное широкими черными арабесками, поражало своим почти траурным великолепием. В тонких руках, затянутых в белые перчатки с серебряной бахромой, она держала маленькую шкатулку, отделанную золочеными столбиками, между каждой парой которых была изображена какая-нибудь сценка. Темно-каштановые волосы были столь искусно уложены на маленькой головке, что, казалось, они образовывали шапочку внутри усеянной жемчугом сетки, покрывавшей их. Жемчугом были усеяны и шаль, наброшенная на белые плечи женщины, и небольшая меховая накидка, и даже кисточки ее оторочки. Из широко расставленных темных глаз, казалось, струилась печаль. Чуть пухловатые губы женщины были бледны.

Просперо и предположить не мог, что это была та самая дама, которую он встретил здесь год назад. Несмотря на то, что ее нельзя было забыть, ей не нашлось места в его памяти. Никто не мог сказать, что она некрасива, но никто не видел в ней ничего неземного, только Просперо. Ее очарование было плодом внутренней одухотворенности — она отражалась в грустных глазах; сквозила в непринужденной, спокойной манере держаться.

Даму сопровождала служанка, пожилая женщина в черном, которая, сложив руки, будто часовой, стояла у края лужайки.

Голос женщины звучал ровно и глухо:

— Вы избрали необычный способ войти сюда. Или вы свалились с неба?

— И, хотя на ее губах появилась слабая улыбка, глаза стали еще более печальными. — Не стоит так опрометчиво кидаться в неизвестность. Особенно сейчас. Что вам здесь нужно?

— Убежище, — искренне ответил он. — Я спасаюсь от гибели.

— На все — воля Божья. Бедняга. В этом доме — чума.

— Чума?

Ей показалось, что в его глазах мелькнул ужас, но, когда Просперо снова заговорил, она поняла, что ошиблась.

— Но ведь вы не больны. Чума не посмеет прикоснуться к вам.

— Вы думаете, она выбирает? Может быть. Но я переболела чумой. И я снова здорова. Однако, возможно, я еще не в полной безопасности. Здесь все кругом заражено.

— Пускай, — сказал Просперо. — Ничто не заставит меня пожалеть, что я попал сюда.

— Может быть, и пожалеете, если вы пришли сюда, чтобы спасти свою жизнь.

— Я спасен, — заявил он в ответ.

— Очень возможно, что вы умрете завтра, — возразила дама.

— Неважно. По крайней мере, я проживу еще один день.

— Мы играем словами, я полагаю, — сказала она с невозмутимым спокойствием. — Может быть, вы думаете, что я шучу, чтобы наказать вас за непрошенное вторжение, и отвечаете мне в том же духе?

— У меня и в мыслях не было шутить, мадам.

— Ну что ж, хорошо. Здесь нет места веселью. Давайте отбросим наши маленькие уловки.

— Я никогда не отличался изворотливостью, — заверил он ее, но женщину не интересовали слова. Она пристально посмотрела ему в лицо, и ее глаза утратили выражение холодного спокойствия.

— Мне кажется, я вас знаю, — сказала она наконец. Это испугало его. Что это могло означать? Неужели он был так ослеплен яростью в тот день, год назад, что и впрямь не разглядел ее?

— Кто вы? — спросила женщина.

Высокий, очень стройный, он стоял перед ней в пышном наряде из черной парчи, отороченной соболем. Яркий плащ Ломеллино остался у «Мерканти».

— Мое имя Просперо Адорно. К вашим услугам. Эти слова нарушили ее сверхъестественное спокойствие. Глаза женщины расширились. Однако голос звучал ровно, как и прежде:

— Вы тот самый человек, который покинул флот папы?

— Это клевета. Я убежал от убийц.

— Каких убийц?

— Тех же, что преследуют меня и теперь. Дориа.

— Дориа? Что же стряслось?

— Дело в том, что я мешаю этому семейству.

Она нахмурила брови, и в ее глазах появился упрек. Но тут же исчез.

— Теперь я вспомнила! — воскликнула она, и в голосе ее вдруг зазвучали сердечные нотки. — Вы — тот самый человек, который год назад спас меня от французских солдат здесь, в саду.

— Надеюсь, так оно и было. Именно для этого я и был рожден. Снова нахмурив брови, она пристально рассматривала его лицо.

— Надеетесь? Разве вы не помните, как спасли двух женщин от оскорблений и кое-чего еще более страшного в тот день, когда французы вошли в Геную? Почему вы отрицаете это?

— Честно говоря, я помню. Один из негодяев, хвастливый и высокомерный, сидел вот здесь, на траве, а другой, седой, — вот здесь, поглаживая свою разбитую голову. И вы… — Он осекся. Невозможно, чтобы он не запомнил ее лица. За это ему надо выколоть глаза.

На тропинке, ведущей к двери, над которой пышно разросся плющ, раздались топот ног и приглушенное бормотание. Просперо и женщина прислушались. Из-за стены доносились какие-то прерывистые звуки, потом раздался грубый крик и вслед за ним — шум падения, ругательства и возбужденный стук.

По губам Просперо пробежала злорадная улыбка.

— Вот еще одно доказательство тому, — пробормотал он, — что святые оберегают и направляют меня. Плющ стал моим союзником, когда я поднимался по нему; он помог мне еще раз, теперь, когда бандиты гонятся за мной. Я повешу золотое сердце на алтарь Святого Лоренцо, если этот пес сломал себе шею.

От спокойствия женщины не осталось и следа.

— Иисус, Мария! — воскликнула она. — Пойдемте со мной. Я не зову вас в дом, боюсь, что вы заразитесь. Но в павильоне, может быть, удастся спастись. Раз уж злая судьба привела вас сюда, стоит рискнуть. Да поможет вам Бог.

— Моя звезда охранит меня, госпожа.

— Пожалуйста, пойдемте.

Он двинулся за ней, и по ее знаку в некотором отдалении за ними пошла и пожилая женщина. Очень скоро они приблизились к калитке в стене. В этот миг на нее обрушился снаружи град ударов и послышались крики: «Он здесь! Откройте! Откройте! »

Дама взглянула на своего спутника, и ее лицо еще больше омрачилось.

Красивые губы Просперо растянулись в улыбке.

— Весьма наглые господа, — пробормотал он и спросил: — Калитка крепкая?

— Боюсь, недостаточно. Мы не успеем добраться до павильона. — Она указала на высокую живую изгородь из тисов, окружающую сад. — Сюда, — велела она ему.

Просперо взглянул на деревья.

— Как долго я могу прятаться здесь? — И, не дожидаясь ответа, добавил: — Разве в доме нет мужчин?

— Двое, не считая вас. Но один из них слишком стар и слаб, а другой болен чумой.