Скарамуш - Sabatini Rafael. Страница 23

Ужасный Родомон, смущённый таким обилием похвал, покраснел, как школьница, под серьёзным испытующим взглядом Андре-Луи.

— Следующий — Скарамуш, которого вы также уже знаете. Иногда он Скапен, а иногда — Ковиелло [52], чаще всего — Скарамуш, и уж поверьте мне, для этой роли он подходит больше всего — я бы даже сказал, слишком подходит. Потому что он Скарамуш не только на сцене, но и в жизни. Он умеет хитро вести интригу и стравливать людей, притом держится с вызывающим нахальством, когда уверен, что ему не отплатят той же монетой. Он — Скарамуш, маленький застрельщик. Но я по натуре своей снисходителен и люблю всё человечество.

— Как сказал священник, целуя служанку, — огрызнулся Скарамуш и снова принялся за еду.

— Как видите, он, подобно вам, наделён язвительным юмором, — сказал Панталоне и продолжил: — А вот этот ухмыляющийся мошенник с деревенской физиономией и шишкой на носу — конечно же, Пьеро [53]. Кем же ещё ему быть?

— Я бы гораздо лучше сыграл Влюблённого [54], — сказал сельский херувим.

— Заблуждение, свойственное Пьеро, — пренебрежительно заметил Панталоне. — Вот тот грузный насупленный негодяй, состарившийся в грехе, аппетит которого с годами всё возрастает, — Полишинель [55]. Как видите, природа создала каждого для той роли, какую он играет. А проворный веснушчатый нахал — Арлекин. Он не похож на вашего, усыпанного блёстками, в которого упадок современного театра превратил первенца Момуса [56], — нет, это настоящий дзани комедии дель арте, оборванный, весь в заплатах, наглый, трусливый и мерзкий буффон.

— Как видите, природа создала каждого из нас для той роли, которую он играет, — передразнил Арлекин главу труппы.

— Внешне, мой друг, только внешне, иначе мы бы так не мучились, обучая красивого Леандра роли Влюблённого. А вот Паскарьель [57], играющий лекарей, нотариусов, лакеев. Он добродушный, услужливый малый; к тому же прекрасный повар, ибо родился в Италии — стране обжор. И наконец, я сам — отец труппы и Панталоне. Играю, как мне и положено, благородных отцов. Правда, порой я — обманутый муж, а иногда — невежественный, самонадеянный доктор. Чаще всего я зовусь Панталоне, хотя у меня единственного есть настоящее имя. Это имя — Бине, сударь.

А теперь — наши дамы. Первая по старшинству — Мадам. — Он махнул большой рукой в сторону полной блондинки лет сорока пяти, которая сидела на нижней ступеньке фургона. — Это наша Дуэнья [58], или Мать, или Кормилица — в зависимости от сюжета пьесы. Её называют очень просто и по-королевски — Мадам. Если когда-то у неё и было имя вне сцены, она давно позабыла его, да так оно, пожалуй, и лучше. Затем у нас есть вот эта дерзкая негодница с вздёрнутым носом и большим ртом — разумеется, это наша субретка Коломбина. И наконец, моя дочь Климена, играющая Влюблённую, — подобный талант можно встретить разве что в Комеди Франсез [59]. Кстати, у неё настолько дурной вкус, что она стремится поступить в этот театр.

Красивая Климена — а она действительно была красива — встряхнула каштановыми локонами и рассмеялась, взглянув на Андре-Луи. Глаза у неё, как он теперь разглядел, были не синие, а карие.

— Не верьте ему, сударь. Здесь я королева, а я предпочитаю быть королевой в нашей труппе, а не служанкой в Париже.

— Мадемуазель, — весьма торжественно изрёк Андре-Луи, — будет королевой всюду, где ей угодно будет царствовать.

Единственным ответом был застенчивый, но в то же время обольстительный взгляд из-под трепещущих ресниц. Отец Климены закричал, обращаясь к миловидному молодому человеку, который играл Влюблённого:

— Слышишь, Леандр? Тебе следует упражняться в красноречии такого рода.

Леандр томно поднял брови.

— В самом деле? — промолвил он и пожал плечами. — Да ведь это просто общее место.

Андре-Луи одобрительно рассмеялся.

— У господина Леандра более живой ум, чем вам кажется. Как тонко он заметил, что назвать мадемуазель Климену королевой — общее место.

Некоторые, в том числе и господин Бине, засмеялись.

— Вы полагаете, он настолько остроумен, что имел в виду именно это? Ха! Да все его тонкие замечания случайны.

В разговор вступили остальные, и скоро Андре-Луи был уже в курсе всех дел странствующих комедиантов. Они направляются в Гишен, надеясь подработать на ярмарке, которая должна открыться в следующий понедельник. В субботу в полдень они триумфально вступят в город и, соорудив сцену на старом рынке, в тот же вечер сыграют первое представление по новой канве — или сценарию — господина Бине. Деревенские зрители просто рот разинут от спектакля. Тут господин Бине тяжело вздохнул и обратился к смуглому пожилому Полишинелю, который, насупившись, сидел слева от него:

— Да, нам будет не хватать Фелисьена. Ума не проложу, что мы будем без него делать.

— Ну, что-нибудь придумаем, — проговорил Полишинель с набитым ртом.

— Ты всегда так говоришь, так как знаешь, что тебе-то, конечно, не придётся придумывать.

— Его нетрудно заменить, — сказал Арлекин.

— Разумеется, если бы мы были в городе. Но где же нам взять парня даже таких средних способностей, как у Фелисьена, среди селян Бретани? — Господин Бине повернулся к Андре-Луи. — Он был нашим бутафором, машинистом сцены, плотником, билетёром, а иногда играл на сцене.

— Роль Фигаро [60], полагаю, — сказал Андре-Луи, вызвав смех.

— Значит, вы знакомы с Бомарше [61]! — Бине с живым интересом взглянул на молодого человека.

— Мне кажется, он довольно известен.

— Да, конечно, — в Париже. Но я бы никогда не поверил, что его слава докатилась до глухих уголков Бретани.

— Я провёл несколько лет в Париже — в коллеже Людовика Великого. Там и познакомился с произведениями Бомарше.

— Опасный человек, — нравоучительно сказал Полишинель.

— Да, тут ты прав, — согласился Панталоне. — Умён — этого я у него не отнимаю, хотя лично мне авторы не нужны. Но это зловредный ум, виновный в распространении пагубных новых идей. Я думаю, что подобных авторов следует запрещать.

— Господин де Латур д'Азир, вероятно, согласился бы с вами — тот самый, которому стоит только повелеть — и общинная земля превратится в его собственность. — Андре-Луи осушил кружку, наполненную дешёвым вином, которое пили актёры.

Его замечание могло бы вызвать дальнейший спор, если бы не напомнило господину Бине, на каких условиях они здесь задержались, а также о том, что уже прошло более получаса. Он моментально вскочил на ноги с живостью, неожиданной для такого тучного человека, и принялся отдавать команды, как маршал на поле битвы.

— Живей, живей, ребята! Мы что, так и будем здесь рассиживаться и обжираться весь день? Время летит, и если мы хотим войти в Гишен в полдень, надо ещё сделать массу дел. Давайте-ка одевайтесь! Мы снимемся с лагеря через двадцать минут. Дамы, за дело! Идите к себе в фаэтон и постарайтесь навести красоту. Скоро на вас будет смотреть весь Гишен, и от того впечатления, которое произведёт ваша наружность сегодня, зависит, чем заполнятся ваши внутренности завтра. В путь! В путь!

Привыкнув беспрекословно повиноваться этому самодержцу, все засуетились. Вытащили корзины и коробки и уложили в них деревянные тарелки и остатки скудного пиршества. Через минуту на земле не осталось никаких следов лагеря, и дамы удалились в фаэтон. Мужчины же забирались в фургон, когда Бине повернулся к Андре-Луи.