ВОЗВРАЩЕНИЕ СКАРАМУША - Sabatini Rafael. Страница 2

Однако мысль о деньгах никогда не отравляла безмятежного существования сеньора де Гаврийяка. За всю предыдущую жизнь ему ни разу не пришлось утруждать себя чем-то сверх требования желаемого. А потому он и теперь не задумываясь потребовал всё лучшее, что мог предоставить хозяин гостиницы — комнаты, еду и вина.

Появись наши путешественники в Кобленце на месяц раньше, им нетрудно было бы вообразить, будто они по-прежнему во Франции. Город в те дни был так переполнен эмигрантами, что на улицах слышалась только французская речь. В предместье Таль на другом берегу реки стоял военный лагерь французов. Теперь же, когда армия наконец выступила и ушла на запад тушить пожар революции, французское население Кобленца и других прирейнских городов сократилось до нескольких тысяч человек. Но многие придворные остались. Двор их высочеств временно обосновался в Шенборнлусте, роскошной резиденции курфюрста, которую Клемент Венсло(Wenceslaus) предоставил в распоряжение венценосных родственников — двух братьев короля, графа Прованского и графа д'Артуа, и дяди, принца де Конде.

Пользуясь любезностью курфюрста, их высочества беззастенчиво злоупотребляли его щедростью и всячески испытывали терпение гостеприимного хозяина. Все три принца приехали в Саксонию в сопровождении любовниц, а граф Прованский прихватил и жену. Придворные, блиставшие изысканными туалетами, пустились, по версальской моде, в разврат и интриги.

Хотя монсеньор со своим братом д'Артуа представляли королевское правительство в изгнании, они не признавали подписанную королём конституцию и выступали поборниками всех прав и привилегий, отмена которых была, по существу, единственной настоящей целью революционеров.

К этим-то людям и съезжались в Кобленц придворные, вводя гостеприимного хозяина Шенборнлуста в непомерные расходы. Поначалу дворяне с жёнами и домочадцами расселились в городе, сняв квартиры по средствам. Денег было сравнительно много, и эмигранты тратили их с расточительностью людей, не знавших заботы о завтрашнем дне. Они ждали возвращения лучших времён, коротая досуг в привычной праздности и развлечениях. Они превратили боннскую дорогу в прообраз Королевской дороги; они катались верхом, прогуливались, сплетничали, плясали на балах, играли в карты, пускались в амурные приключения и плели интриги. Они даже, вопреки эдиктам курфюрста, затевали дуэли.

Отступления от принятых в Кобленце норм поведения, которые позволяла себе приезжая публика, становились всё более вопиющими, и старому добряку-курфюрсту пришлось обратиться к царственным племянникам с жалобой. Непристойное поведение, оскорбительные манеры и развратные привычки французского дворянства оказывают тлетворное влияние на его подданных. Старик осмелился даже напомнить принцам о том, что личный пример куда действеннее наставлений и прежде всего следует наводить порядок в собственном доме.

Столкнувшись со столь ограниченным и провинциальным взглядом на вещи, племянники вскинули брови, переглянулись и заверили старика в том, что самую упорядоченную жизнь современный принц ведёт как раз, обзаведясь maitress-en-titre [1]. Мягкосердечный, снисходительный архиепископ не был убеждён в этом, но решил не настаивать на своём, чтобы лишний раз не расстраивать бедных изгнанников.

Господин де Керкадью и его спутники въехали в Кобленц в полдень 18 августа. Приведя себя в порядок, насколько это было возможно без смены платья, и пообедав, они вновь заняли места в заляпанной грязью карете и отправились в замок, расположенный в миле от города.

Поскольку прибыли они прямо из Парижа, откуда последние десять дней не поступило ни одной свежей новости, то сразу получили аудиенцию у их высочеств. Посетителей проводили по широкой лестнице, охраняемой офицерами в великолепных, шитых золотом мундирах, потом по просторной галерее, где прохаживались оживлённо беседующие придворные, и подвели к залу приёмов. Сопровождающий отправился объявить о гостях.

Даже теперь, когда большая часть французов выступила с армией в поход, в зале толпилось множество придворных. Принцы настаивали на сохранении своей чрезмерно пышной свиты. Благоразумная трата средств, взятых взаймы, была не для них. В конце концов, вспышка непокорности — это всего-навсего следствие неосторожного обращения с огнём. Герцог Брауншвейгский, выступивший в поход, погасит её в самое ближайшее время, и чернь за всё заплатит. Пожар и не возник бы, будь король поэнергичнее и не таким мягкотелым. И поделом ему, бездельнику. Эмигранты в глубине души уже предали своего короля. Они хранили верность лишь собственным интересам и собственной власти, которая через неделю-другую будет восстановлена. Герцогский манифест предрёк канальям, что их ожидает, как огненные письмена сатрапу Вавилона.

Ожидая приглашения, наши путешественники стояли поодаль от праздной толпы. Они составляли весьма живописную группу: худощавый, стройный Андре-Луи с тёмными незавитыми волосами, собранными в косицу, в оливково-зелёном верховом костюме со шпагой на боку и высоких сапогах; немолодой и коренастый господин де Керкадью в чёрном с серебром одеянии, держащийся немного скованно, словно отшельник, чуждый многолюдных сборищ; высокая, невозмутимая госпожа де Плугастель в элегантном платье, подчёркивавшем её неувядаемую красоту. Прекрасные грустные глаза дамы обращены на сына и, кажется, совсем не замечают окружающих; и, наконец, грациозная Алина, очаровательно-невинная в своём парчовом розовом наряде. Её золотистые волосы уложены в высокую причёску, синие глаза робко рассматривают обстановку.

Но вновь прибывшие не привлекли внимания искушённых царедворцев. Вскоре из зала, salon d'honneur [2], вышел некий благородный господин и быстрым шагом направился к группе де Керкадью. Спешка, однако, не препятствовала этому далеко не молодому, склонному к полноте придворному двигаться с величавостью, отметавшей всякие сомнения в высоком мнении названного господина о собственной персоне, достойной своего блестящего, в прямом и в переносном смысле, одеяния.

Не успел он подойти, как Андре-Луи уже осенила догадка относительно этой блистательной персоны. Господин церемонно склонился над ручкой госпожи де Плугастель и ровным, сдержанным тоном сообщил, что он счастлив лицезреть мадам живой и невредимой.

— Полагаю, вы на меня не в претензии, сударыня, поскольку задержались в Париже по собственной воле. Для нас обоих, вероятно, было бы лучше, если бы вы поторопились с отъездом и приехали раньше. А сейчас, пожалуй, можно было и не утруждать себя дорогой, ибо в самом скором времени я сам вернулся бы к вам в свите его высочества. Тем не менее я рад вас видеть. Надеюсь, вы здоровы и путешествие было не слишком утомительным.

В таких вот напыщенных выражениях приветствовал граф де Плугастель свою графиню. Не дав ей времени ответить, он повернулся к её спутнику.

— Мой дорогой Гаврийяк! Неизменно заботливый кузен и преданный кавалер!

Андре-Луи почудилась насмешка в прищуренных глазах графа, пожимающего руку Керкадью. Молодой человек окинул неприязненным взглядом надменную фигуру с крупной головой на непропорционально короткой толстой шее, увидел бурбоновский вислый нос и мысленно заключил, что тяжёлый подбородок в сочетании с вялой линией губ навряд ли говорит о твёрдости характера.

— А это кто? Ах, неужели ваша прелестная племянница? — продолжал граф, внезапно перейдя на приторно-вкрадчивый тон, и как-то даже подмурлыкнул. — О, милая Алина, как вы повзрослели, как похорошели с тех пор, как я вас видел в прошлый раз! — Тут граф перевёл взгляд на Андре-Луи, сдвинул брови и, не припомнив, изобразил ими немой вопрос.

— Мой крестник, — коротко отрекомендовал Андре-Луи сеньор де Гаврийяк, не назвав его имени, ставшего в последнее время чересчур известным.

— Хм, крестник… — Граф Плугастель пошевелил бровями на узком лбу. — Хм!

В это время люди, узнав его супругу, обступили группу, и наконец посыпались вопросы, едва понятные в шуршанье шёлка и шарканье подошв. Но граф, вспомнив о высокой аудиенции, избавил путешественников от легкомысленной толпы и препроводил в приёмный зал.