ВОЗВРАЩЕНИЕ СКАРАМУША - Sabatini Rafael. Страница 33

Когда приземистый, неопрятный, вызывающий неприязнь Симон закончил своё выступление, Лавиконтри, желая повлиять на мнение коллег по комитету, рассмеялся.

— Честное слово, гражданин, если это всё, что ты имел сообщить, лучше бы ты сначала убедился, что эти люди не покупали в лавке товар.

Симон насупился. Его маленькие крысиные глазки-бусинки вспыхнули злобой.

— Это не тот вопрос, к которому можно отнестись легкомысленно. Я прошу вас всех не забывать, граждане, что названный бакалейщик время от времени патрулирует Тампль, а Мишони несёт там охрану регулярно. Неужели вам в связи с этим ничего не приходит на ум?

— Тогда их знакомство естественно, — осторожно заметил Сенар.

— Ага! А с де Бацем? С этим иностранным агентом? Что они делали в закрытой лавке вместе с де Бацем и вторым субъектом — его постоянным компаньоном?

— Откуда ты знаешь, что де Бац — иностранный агент? — спросил кто-то из членов комитета.

— Таковы сведения, которые я получил.

Лавиконтри развил вопрос коллеги.

— А какими доказательствами ты можешь подкрепить столь серьёзное обвинение?

— Разве можно предположить, что ci-devant аристократ, ci-devant барон приехал в Париж по другому делу?

— В Париже довольно порядочное число ci-devants, гражданин Симон, — вмешался Сенар. — Ты считаешь, что все они — иностранные агенты? Если нет, то почему же ты выделил именно гражданина Баца?

У Симона чуть пена изо рта не пошла от злости.

— Потому что он стакнулся с сержантом, который отвечает за охрану Тампля, и с капитаном Национальной гвардии, который должен нести там сегодня караул! Пресвятой Боже! Вы до сих пор в этом ничего подозрительного не находите?

Вероятно, Лавиконтри в конце концов отмахнулся бы от назойливого доносчика и отослал бы его прочь. Но один из членов комитета занял другую позицию. Он решил, что следует немедленно послать за Мишони и задать ему несколько вопросов. Другие согласились, и Лавиконтри не осмелился возражать.

В результате в начале двенадцатого ночи раздувшийся от важности гражданин Симон в сопровождении полудюжины сотоварищей из своей секции постучал в ворота Тампля. Он показал ордер, выданный ему Комитетом общественной безопасности, и сразу же поднялся в башню, в комнату королевы, дабы убедиться, что там всё в порядке.

Он молча оглядел трёх дам в чёрном, занимавших это безрадостное помещение, и спящего на низкой кроватке мальчика — по прежнему закону нынешнего короля Франции. Потом сапожник перенёс внимание на Мишони. Он показал ему приказ, предписывающий сержанту временно передать свои обязанности предъявителю этой бумаги, а самому безотлагательно предстать перед Комитетом общественной безопасности, собравшимся специально, чтобы его выслушать.

Мишони, долговязый нескладный парень, не сумел скрыть испуга. На его открытом добродушном лице отразилась мучительная тревога. Он немедленно пришёл к заключению, что заговорщиков предали. Но опасность, нависшая над собственной жизнью, беспокоила его меньше, чем мысль о жестоком разочаровании, постигшем высокородных дам, на долю которых и так выпало столько тяжких испытаний. Крах надежды на их освобождение, казавшееся таким близким, Мишони воспринял как утончённую жестокость судьбы. Тревожила его и участь де Баца, который, возможно, в эту самую минуту направлялся прямо в ловушку. Сержант гадал, как бы ему предупредить барона, но Симон, пристально всматривавшийся в Мишони своими близко посаженными бусинками, положил конец мучительным поискам выхода. Он сообщил Мишони, что отправит его в комитет под стражей.

— Значит, это арест? — вскричал испуганный сержант. — В вашем приказе ничего такого не сказано!

— Пока не арест, — ответил Симон, улыбаясь одними губами. — Простая предосторожность.

Мишони позволил себе выказать гнев.

— И на каком же основании?

— На основании моего здравого смысла. Можешь потребовать, чтобы я отчитался в своих действиях перед комитетом.

И вот Мишони, подавляя ярость и страх, сопровождаемый двумя полицейскими, покинул Тампль, а Симон остался исполнять его обязанности по охране узников.

Прочим охранникам, уже предвкушавшим приятную ночь за карточной игрой, было велено занять свои посты на лестнице и у дверей заключённых, что давно уже никто не делал, поскольку такая предосторожность казалась излишней.

Когда за несколько минут до полуночи прибыл лже-патруль, старательный Симон находился снаружи в тюремном дворе.

Двенадцать солдат во главе с лейтенантом вступила в ворота тюрьмы. За ними по пятам быстрым шагом вошёл человек в неприметном штатском платье. Его лицо скрывала тень широкополой шляпы.

Часовой окликнул штатского, и тот предъявил ему какой-то документ. Читать часовой не умел, но официальное происхождение бумаги не вызывало сомнений, да и круглая печать Конвента была ему знакома.

Неизвестно, чем бы всё кончилось, если бы вперёд не вылез Симон в сопровождении своих подручных из патриотов, которым он на случай предполагаемой измены Корти приказал держаться поближе.

— Ты кто, гражданин? — вопросил упивавшийся своей значительностью сапожник.

Незнакомец с ладной сухощавой фигурой стоял перед ним неподвижно и, судя по всему, отвечать не собирался. Часовой вручил Симону бумагу и поднял фонарь. Документ оказался приказом Комитета национальной безопасности, предписывающий гражданину Дюмо — практикующему врачу посетить в Тампле дофина и немедленно доложить Комитету о состоянии здоровья узника.

Симон внимательно перечитал приказ и убедился, что в нём всё в порядке — печать и подпись стояли в надлежащих местах. Но сапожника это никоим образом не удовлетворило. Подобно всем ничтожествам, внезапно дорвавшимся до власти, он склонен был проявлять чрезмерную дотошность там, где простой чиновник ограничился бы соблюдением формальностей.

— Странное время для подобного визита, — прорычал он недоверчиво, возвращая бумагу владельцу.

— Я должен был прийти несколько часов назад, — последовал быстрый ответ человека в штатском, — но у меня и других, не менее важных, чем отродье Капета, хватает пациентов. А доклад должен быть представлен завтра к утру.

— Странно! Чертовски странно, — пробормотал Симон, который никак не мог взять в толк, почему комитетчики ничего не сообщили ему о существовании такого приказа. Он взял из рук часового фонарь и поднёс к лицу незнакомца, скрытому тенью полей чёрной шляпы. Увидев лицо врача, сапожник отпрянул.

— Де Бац! — вскричал он и, грязно выругавшись, приказал: — Арестовать этого человека! — И сам бросился вперёд на псевдодоктора.

Удар ноги в живот отбросил патриота назад, и Симон упал спиной на булыжную мостовую. Фонарь разлетелся вдребезги, и, прежде чем Симон, у которого перехватило дыхание, успел подняться, барон исчез. Солдаты патруля помогли сапожнику встать, заботливо поддерживали его под руки и расспрашивали обеспокоенно, не ранен ли гражданин. Проклиная их на чём свет стоит, Симон рвался из рук солдат и наконец освободился.

— За ним! — завопил он. — За мной! — И нырнул в ворота, а за ним по пятам свора подручных.

Лже-лейтенант, рослый парень по имени Буассанкур решил, что он дал барону приличную фору на старте, и тот успел добежать до спасительного крова в доме номер двенадцать по улице Шарло. Поскольку тревога, поднятая Симоном, подняла охранников, высыпавших в тюремный двор, Буассанкур почёл за лучшее удалиться и спокойно увёл за собой патруль, предоставив привратнику объясняться что да как. Он не мог последовать за Симоном, потому что у того могли возникнуть к нему вопросы. Если бы Буассанкуру и его людям пришлось объясняться, неизвестно, к каким это привело бы последствиям и для них, и, возможно, для Корти. «Лейтенант» рассудил, что при любых обстоятельствах лучше всего увести «патруль» в противоположную сторону, а потом разбежаться поодиночке. Ясно, что операция, запланированная на сегодняшнюю ночь, провалилась.

Что касается де Баца, предположение Буассанкура частично оказалось верным. Барон бросился бежать к улице Шарло. Он руководствовался скорее инстинктом, нежели здравым смыслом. Слишком велико было его замешательство, чтобы он мог рассуждать трезво. Барон понимал только, что по случайности или из-за предательства его тщательно подготовленный план не сработал, а у него самого земля горит под ногами. Никогда, даже в роковое утро казни короля барон не чувствовал себя так скверно. Если его схватят (фактически на месте преступления), ему определённо придёт конец. Никакие попытки влиятельных знакомых не избавят его от необходимости объяснить, зачем он пытался получить доступ к августейшим узникам. Следовательно, единственное спасение — в скорости.