Женитьба Корбаля - Sabatini Rafael. Страница 14

У нее перехватило дыхание.

— Как вы догадались об этом?

— Как? Интуиция, мадам — или, быть может, мадемуазель? Я к вашим услугам.

Она не сразу решилась ответить ему.

— Мне не остается ничего иного, как довериться вам, — наконец проговорила она, и ее голос звучал покорно и отрешенно. — Мне уже все равно. Я страшно устала и согласна отдохнуть где угодно, хоть на гильотине. Меня зовут Клеони де Монсорбье.

Он с удивлением повторил ее имя.

— Вы не верите? Вы наверняка слышали, что мы в тюрьме, в Париже. Мы ведь из Ниверне, и вполне вероятно, что сюда доходили слухи о нашей судьбе. Возможно, вам также известно, что мои отец и мать погибли на эшафоте, а меня поместили в дом для умалишенных. Но вряд ли вы знаете о том, что один из высокопоставленных революционеров, которому я приглянулась, вытащил меня оттуда. Это долгая история, месье виконт.

— В таком случае мы поговорим по дороге, — сказал он и, взяв мадемуазель де Монсорбье под руку, повел ее к видневшемуся на холме дому, окна которого красновато светились в сгущающихся сумерках.

Она вкратце рассказала ему о своем путешествии из Парижа под видом псевдосекретаря и о побеге из Ла-Шарите, не назвав, впрочем, имени ее покровителя-якобинца. Она надеялась найти пристанище у своих родственников в Шато-де-Блессо, но, к ее ужасу, их дом стоял пустой и закрытый. Оттуда она поехала в Веррус, в десяти милях от Шато-де-Блессо, где жили ее другие родственники. Однако на месте Верруса оказалось пепелище; в отчаянье она упала на землю и дала волю слезам.

Там ее заметили отправлявшиеся на работу в поле крестьяне. Не зная, что делать дальше, она решилась рискнуть и назвала им себя. К счастью, все эти люди были из одной семьи и еще верили в Бога и короля, хотя ради собственной безопасности были вынуждены скрывать свою веру. Они предложили ей поселиться у них, но Веррус не был целью ее странствий, и она могла случайно навлечь беду на своих хозяев, поэтому через несколько дней, переодевшись деревенским мальчишкой, она отправилась в дальнейший путь, намереваясь пешком пересечь Ниверне и Бургундию и достичь границы Швейцарии. До сих пор удача сопутствовала ей, и она сумела добраться почти до самой Бургундии — Пуссино находился всего в нескольких милях от границы этой провинции, — но путешествие оказалось гораздо тяжелее, чем она предполагала. По ночам она шла через леса и поля, стараясь избегать дорог, а днем спала в стогу сена или в заброшенном сарае. Ее постоянно терзали муки голода; иногда ее подкармливали крестьяне, не догадывавшиеся, впрочем, кто она и откуда, а однажды ей пришлось даже украсть еду. Затем она сбилась с дороги и два дня шла вместо востока на север, а в довершение своих невзгод попала в болото, сильно промокла и заболела. И на этот раз своим спасением она была обязана милосердию крестьян. В окрестностях Варзи на нее случайно наткнулся крестьянский мальчик; видя, в каком состоянии она находится, он привел ее к себе домой, и ей не оставалось ничего иного, как обо всем рассказать его матери. В течение десяти дней она поправлялась и набиралась сил и лишь неделю назад покинула их гостеприимный дом. Однако теперь ей приходилось двигаться с еще большей осторожностью и только глубокой ночью. Она слышала о появлении Шовиньера в Ньевре и о росте революционной активности в провинции и решила пожертвовать скоростью ради безопасности.

— Однако судьба вновь улыбнулась вам, — сказал виконт, чувствуя в своем сердце жалость к этой хрупкой девушке, на чью долю выпало столько страданий, и одновременно восхищаясь силой ее духа. — Здесь вы сможете провести ночь с комфортом и в безопасности.

— Увы, каждая такая ночь уменьшает мои шансы на спасение, — вздохнув, ответила она, — поскольку мне приходится идти только по ночам.

Месье де Корбаль неожиданно остановился и негромко рассмеялся.

— Мадемуазель, вы подаете мне пример.

— Пример?

— Глядя на вас, мне приходит в голову мысль… Впрочем, нет, — оборвал он сам себя. — Я уже думал об этом. Все это не стоит усилий.

Они поднялись по ступенькам крыльца, он толкнул дверь, и яркий свет, горевший внутри, почти ослепил их.

— Прошу вас, мадемуазель.

Она прошла вперед и очутилась в просторном, но весьма запущенном зале с каменными стенами, некогда служившем вестибюлем. Корбаль запер дверь, повернулся к ней и замер в изумлении и восторге, впервые отчетливо рассмотрев тонкие черты ее благородного лица и ореол золотистых волос. У Корбаля мелькнула мысль, что ни грязно-серая, местами рваная блуза, ни потертая, бесформенная шляпа, ни по-крестьянски неровно обрезанные волосы не могли скрыть происхождения этой девушки, которая, смущенно потупившись, стояла перед ним.

— Так что вы сказали, месье? — спросила она, решив положить конец становившемуся неловким молчанию. — Какой пример я подаю вам?

Но он, словно ничего не слыша, продолжал глядеть на нее, и его лицо с каждым мгновением становилось все задумчивее.

— Moriturus te salutat! note 28 — ответил он, как древнеримский гладиатор, и поклонился ей. — И я очень рад, что сперва мне довелось повстречать вас.

Она слегка вздрогнула, услышав латинскую фразу, и догадалась о ее значении.

— Что вы сказали? Кто собирается умереть?

— В данном случае все, принадлежащие к нашему с вами классу, — загадочно ответил он. — Разве сейчас Франция не напоминает арену, с которой римские гладиаторы приветствовали этими словами цезаря? Но что же мы стоим? — воспитание напомнило ему о его обязанностях хозяина. — Вам необходимо переодеться, мадемуазель. Я сейчас позову горничную; возможно, у нее…

— О нет-нет! — остановила она его. — Все, что мне нужно, — это чистые простыни. Если вас не затруднит, принесите их сами и не рассказывайте обо мне остальным. Гражданин Шовиньер слишком близко, чтобы пренебрегать предосторожностями.

— Вы знакомы с гражданином Шовиньером?

Она улыбнулась, и ему очень захотелось, чтобы она сделала это еще раз.

— Я слышала о нем, — уклончиво ответила она.

— Наверное, вы правы, — кивнул Корбаль. — Пойдемте выберем все, что вам потребуется.

Он проводил ее в небольшую комнатку наверху, снабдил ее постельными принадлежностями, а затем спустился и сообщил своим домочадцам, что у них переночует крестьянский юноша, с которым он познакомился сегодня, возвращаясь из города. За столом они обращались к Антуану — так представил своего нового друга Корбаль — как к равному, но в их интонациях слышалась почтительность, не оставлявшая никаких сомнений в том, что они догадывались о происхождении гостя.

Глубокое уныние царило в тот вечер в маленькой компании, собравшейся за ужином в просторной кухне. Все уже знали о приговоре революционного трибунала, и Филомена сидела с красными заплаканными глазами, горюя о виконте, которого она обожала, и негодуя по поводу оскорбительного выбора, который ему предстояло сделать.

Один Корбаль как будто оставался равнодушен к мечу, занесенному над его головой. Он был на удивление разговорчив, весел и, пожалуй, слегка экзальтирован. Он заботливо ухаживал за своей гостьей и отводил взгляд от ее лица лишь тогда, когда замечал, что своим вниманием смущает ее.

Поначалу мадемуазель де Монсорбье чувствовала себя несколько неуютно. Эти огромные темные глаза, восторженно устремленные на нее, пробудили воспоминания, о которых она хотела бы навсегда забыть. Она вспомнила о другой паре глаз, пристально разглядывавших ее, оскорблявших ее самим своим назойливым вниманием. Но в глазах виконта читались лишь преклонение и готовность служить ей, они внушали уверенность, и еще задолго до того, как семейство Фужеро и Филомена удалились восвояси, мадемуазель де Монсорбье решила, что не ошиблась в своем хозяине. В его обращении со своими слугами она видела простоту и мягкость, искренность и подкупающее внутреннее благородство, на которое женщина могла безоговорочно положиться в трудную минуту.