Мир Арднеха - Саберхаген Фред. Страница 11

— Если бы я мог так же легко укрепить твои мозги, тупоголовый вояка! Что касается того, как выбираться наружу… Рольф, не стало ли теперь немного яснее, куда обязательно должна быть доставлена эта вещь?

— Дайте подумать. — Попытка понять, чего хочет Арднех, была похожа на попытку вспомнить нечто полузабытое. Словно нехотя, пришло озарение. — Дальше, чем мы можем доехать отсюда за одну ночь. Большего я не могу разглядеть.

Лофорд:

— Я веду вот к чему. Не может ли ее взять птица? Судя по описанию, камень достаточно легкий, чтобы птица могла его поднять.

На этот раз Рольфу пришлось подумать дольше. Наконец он покачал головой.

— Нет. Вернее, будет значительно лучше, если мы не прибегнем к такому способу. Лучше, чтобы эту вещицу доставила птица, чем вообще никто не доставил, но… важно и то, чтобы пришел и я , — там, где-то, где требуется этот камень, есть для меня какая-то работа. — Он снова покачал головой.

Лофорд поскреб голову.

— Значит, мы должны попытаться уберечь и тебя, и отослать тебя невредимым, если удастся… что заставило тебя разинуть рот, рубака? Или тебя посетила светлая мысль?

Чап перестал неотрывно пялиться в высокое окно напротив, потряс головой и заморгал.

— Возможно, я слишком много проскакал сегодня верхом, глядя на солнце. Мне кажется, я увидел — женщину.

— Что ж, почему бы и нет? — резонно поинтересовался Лофорд.

Чап только снова потряс головой и снова принялся разглядывать покои, в которых поселился верховный констебль.

Рольф повернулся к Лофорду.

— Не так давно ты сказал, что к завтрашнему дню они станут несколько менее осторожными. Но не отправятся ли они снова в путь?

— Думаю, что нет. — Лофорд навалился на низкий подоконник и кивком указал в дальний конец двора. — Слуги начали подковывать нескольких лошадей из тех, за которыми мы следовали сегодня. — Это означало, что на следующий день эти животные не смогут совершить дальний переход. — У нас в запасе будут сегодняшняя ночь и завтрашний день, чтобы подготовиться, и завтрашняя ночь, чтобы нанести удар и скрыться.

Они никак не могли придумать, как получше присмотреться к покоям констебля. Через некоторое время Рольф сказал:

— По крайней мере один из нас должен отправиться в таверну и постараться послушать, что говорят солдаты из эскорта констебля. — Через мгновение он прибавил: — Я хотел бы, чтобы пошел один из вас.

Чап окинул его насмешливым взглядом.

— Что, раскрашенные женщины выбивают тебя из колеи, юноша?

— Нет — да. Потому, что за ними всегда маячит тот, кто ими владеет. И то, что люди должны принадлежать кому-то, печалит меня, хотя, похоже, иногда самих рабов это не огорчает. Я начинаю злиться так, что у меня возникает желание убить этого человека.

Чап тихо фыркнул.

— Ладно, я не склонен ни дрожать от негодования в том вон веселом доме, ни привлекать к себе любопытных взглядов, убивая кого-либо. Я готов отправиться туда и мужественно встретить все тяжкие испытания, какие могут мне выпасть.

Когда Чап достал свой меч и вышел, Лофорд спросил:

— Есть еще что-нибудь, что мы должны сделать?

— Думаю, да. Это произойдет там, во дворе, — что-то или кто-то, за чем я должен проследить или подождать. — Еще недавно Рольф решил бы, что мысль полностью принадлежит ему; но он начал все больше привыкать к неосязаемому присутствию Арднеха.

Захватив с собой пустой мех для воды, Рольф ушел во двор, оставив Лофорда охранять их комнату от воров или возможных поздних посетителей караван-сарая. Во дворе теперь в основном все успокоилось. Мимо торопливо прошагал слуга с каким-то поручением. Животные издавали привычные звуки. Несколько человек, очевидно, пастухи или торговцы из низшего сословия, рассеянно глазели из окон нижних комнат. Из того строения, что Чап назвал веселым домом, донесся взрыв женского смеха, а затем удары бубна. Где-то там должен был сидеть рабовладелец с суровыми глазами, хотя его губы улыбались или потягивали вино.

Рольф подошел к колодцу, зачерпнул из его глубины холодной воды и напился. Он тянул время, наполняя мех. Следя за строением, в котором поселился констебль, он увидел пару белых босых ног, спускающихся по почти закрытой лестнице, затем скрытую тенью фигуру, по мере выхода на более освещенный двор превращавшуюся в девушку-служанку. Девушка была высокой, молоденькой и, несмотря на кажущуюся хрупкость, очевидно, довольно сильной; через плечо у нее было переброшено коромысло с двумя большими ведрами, вероятно, довольно тяжелыми, если их наполнить. Ее волосы и одежда были неопределенного коричневатого цвета; на голове — чепец служанки. Лицо трудно было рассмотреть; первое, что бросалось в глаза — это багровый кровоподтек на щеке, почти закрывавший ее правый глаз. Даже при лучших жизненных обстоятельствах, подумал Рольф, она все равно была бы простушкой, ее нос и губы были несколько великоваты, хотя в неповрежденном глазу все же была некоторая привлекательность.

Рольф остался стоять возле колодца, вставляя затычку в мех с водой. Девушка приблизилась, опустила коромысло и сразу начала наполнять ведра. Колодец был оборудован веревкой и воротом, с помощью которого можно было опускать вниз сосуд для воды. Когда девушка начала поднимать первое тяжелое ведро из глубокого колодца, по тому, как она навалилась на ворот, на мгновение задержавшись с подъемом груза, Рольф понял, как она устала.

Тогда он положил собственную ношу и, обходя колодец, произнес:

— Я подниму.

Она на мгновение замерла, глядя прямо на него — она была на пару сантиметров выше Рольфа — с непроницаемым выражением лица. Затем снова сама налегла на ворот.

Он отодвинул ее в сторону, так решительно заняв ее место, что ей не оставалось ничего другого, кроме как отступить. Только взяв наполненное ведро в руки, он снова повернулся к девушке, внимательно посмотрев на нее прежде, чем поставить его на землю и взять пустое.

— Плохие у тебя господа, девушка, — произнес он затем.

— Моя госпожа требует, чтобы ей хорошо служили, — сказала она ровно, без всякого выражения. Ничто в ее речи не выдавало служанку, зато чувствовался какой-то знакомый акцент, который Рольф не смог сразу распознать, пока не понял, что он напоминает ему речь Дункана, которую он часто слышал в лагере, — нотки, присущие знати Океанских островов.