Немного солнца в холодной воде - Саган Франсуаза. Страница 17

– Были некоторые осложнения, даже довольно серьезные, но я... я все уладил, – решительно заключил Жиль.

«Уладил... Нечего сказать, – внезапно подумал он. – Согласился занять чужое место и заставил страдать женщину». Но он не мог бороться с тем пьянящим, непобедимым, жестоким ликованием, которое сопутствует счастью.

– До завтра, – сказала она, – я люблю тебя.

Он не успел сказать: «И я тебя тоже». Она уже повесила трубку.

Часть четвертая

Лимож

Глава 1

На этот раз поезд шел бесконечно долго. Сразу за вокзалом потянулись парижские предместья, которым заходящее летнее солнце придавало даже некоторую поэтичность. Потом, перед самой Луарой, показались первые луга, покрытые зеленой лоснистой травой и обрамленные непомерно длинными тенями деревьев; потом стала видна и серая лента Луары. Потом сделалось совсем темно, и Жиль, отвернувшись от окна, принялся разглядывать безмятежные лица своих попутчиков. Ему было хорошо в этом поезде, который неотвратимо приближал его к дому сестры и к Натали, приближал его к любви и покою, и ему казалось, что такого сочетания никогда еще не бывало в его жизни.

Он вышел в Лиможе в начале двенадцатого. Было темно, и он буквально замер от изумления, когда Натали вдруг кинулась ему на шею. Он отшвырнул чемодан и крепко обнял ее, не произнося ни слова, оглушенный счастьем. Они долго стояли так на перроне, прижавшись друг к другу, слегка покачиваясь, как на палубе корабля, и не обращая внимания на пристальные взгляды, которые они чувствовали на себе. Наконец Жиль откинул голову и посмотрел на нее: он никогда раньше не замечал, что у нее такие огромные, широко расставленные глаза.

– Как тебе удалось вырваться?

– Я сбежала, – ответила она. – Не могла больше. Этот ужин был каким-то кошмаром. За супом я думала, что сейчас ты проезжаешь Орлеан, а когда подали рыбу – что ты уже в Шатору, и мне показалось, что я вот-вот потеряю сознание. Поцелуй меня, Жиль, и ты больше никуда не уедешь.

Он поцеловал Натали, вышел с нею на площадь, разыскал ее машину, бросил туда чемодан, бросился сам на сиденье и обнял ее.

– А ты еще больше похудел, – заметила она. – Меня-то хоть узнаешь?

– Я ведь только три дня здесь не был, – сказал он.

– После ужина там обычно играют в бридж. Я сказала, что неважно себя чувствую и хочу вернуться домой. Только-только успела к поезду – чуть не передавила весь Лимож.

Жиль поцеловал ее, чувствуя себя совершенно счастливым, без единой мысли в голове. Ему нечего было больше сказать, однако он помнил, что должен сообщить ей великую новость – что он любит ее, что наконец он сам понял это. Правда, сейчас это открытие уже не казалось ему столь важным, столь ошеломляющим, как в Париже. И тем не менее в знак верности тому Жилю, который умилялся самому себе и в состоянии умиления провел целый день в Париже, Жиль сделал над собой усилие и произнес проникновенным голосом, который показался ему смешным:

– Знаешь... Знаешь, Натали, я люблю тебя.

Она засмеялась.

– Надеюсь, – сказала она, не выказывая ни малейшего удивления, – не хватало только, чтобы ты не любил меня.

Жиль тоже засмеялся. Натали права, он круглый дурак. Есть слишком очевидные вещи, которые не нуждаются в словесном выражении. В первый день она сказала, что любит его, и потом спокойно ждала, когда и он ее полюбит. Бесспорно, Натали – сильная женщина; вернее, женщина, знающая, что ее слабости – такая сила, которой невозможно противостоять. Да, он испортил весь эффект своего признания и был очень доволен, что испортил.

– Почему ты ничего не рассказываешь? – спросила Натали.

– А мне нечего рассказывать, – ответил он. – Я в полном порядке. Всю дорогу любовался природой из окна вагона.

– Довольно скупое повествование...

– Поцелуй меня, – сказал он, – завтра я тебе все расскажу. Пойдем к реке. Ты будешь обедать со мной?

– Да, но мне пора возвращаться. Франсуа, наверное, уже дома. Не надо было мне приезжать, – тихо добавила она, – это ужасно – сейчас расставаться с тобой.

Они ехали по улицам Лиможа; Натали медленно вела машину, и в окно вливалась вечерняя прохлада. Жиль держал Натали за руку, он ни о чем не думал и лишь смутно ощущал, что это полное отсутствие мыслей и есть подлинное счастье. Потом он пересел в такси и в том же состоянии гипноза проехал еще тридцать километров, пока наконец не добрался до знакомого старого дома; там, разбудив Одилию и Флорана, он вдруг стряхнул с себя оцепенение и принялся рассказывать им о своей поездке, хотя супруги ничего не понимали спросонья, – рассказывал долго, путано и забавно обо всем, что он собирался сообщить Натали, думая о ней в вагоне.

Жиль лежал у самой воды, возле Натали; было жарко, оба щурились от закатных лучей солнца. Натали считала, что они с Жилем тут загорают, а он посмеивался над нею, утверждая, что по-настоящему загореть можно только на Средиземном море, а здесь они разве что чуть-чуть пожелтеют к самому концу лета. Но было так приятно лежать, расстегнув ворот рубашки и прижимаясь щекой к свежей траве. Все то, что он безумно любил раньше, – безжалостное солнце, раскаленные пляжи, обнаженные и зачастую слишком доступные тела – все это сейчас внушало ему отвращение. Теперь Жилю нужен был только вот этот мягкий пейзаж и эта сложная женщина. А она сердилась на него, он догадывался об этом. Рассказ о его пребывании в Париже вызвал у нее лишь два чувства: огромную жалость к Элоизе и неожиданный интерес к Гарнье. И полное равнодушие к переживаниям самого Жиля. Она не выказала ни капли, казалось бы, законной ревности по поводу ночи, проведенной с Элоизой, никак не оценила его негодования в отношении Фермона. Она нашла все это «огорчительным». И хотя Жиль своими признаниями действительно думал ее огорчить, он все же надеялся, что она утешит его, не станет осуждать. Меж тем она осуждала его, осуждала за слабость.

– Ну послушай, – раздраженно и в то же время лениво говорил он (ведь они весь день провели у него в комнате), – послушай, Натали, что, по-твоему, я должен был сделать? Остаться с Элоизой? Уйти из газеты?

– Не знаю. Я не люблю подобных ситуаций. А у меня создается впечатление, что ты так живешь всегда. На грани обмана. Не зная, прав ты или нет. Чувствуя себя немножко виноватым и упиваясь этим.

– Насквозь прогнил, да? – рассмеявшись, воскликнул Жиль.

– Очень возможно.

Она не смеялась. Он перевернулся на живот и обнял ее. От Натали пахло нагретой солнцем травой, и она смотрела на него пристально, широко раскрытыми, почти испуганными глазами. Но Жиль не видел выражения ее глаз, он видел лишь темные круги под ними – следы любви. Он улыбнулся, поцеловал эти круги и рассмеялся:

– А разве ты могла бы полюбить насквозь прогнившего человека?

– Любовь зла – тут не выбираешь.

– Странно, образованная женщина, и не боится говорить такие банальные фразы, – сказал он.

– Нет, очень боюсь, – тихо ответила Натали, – но в них почти всегда правда.

Жиль посмотрел на нее: она действительно боялась, и на мгновение ему тоже сделалось страшно. Каково им будет вместе? Что, если когда-нибудь она начнет презирать его? Что, если он действительно достоин презрения? Вдруг Натали не сможет больше его любить? Жиль зарылся головой в траву и вздохнул – нет ему ни отдыха, ни покоя. Вот он любит эту женщину, прямо сказал ей об этом, а она боится его.

– Если ты боишься, брось меня, – прошептал Жиль. И почувствовал, как ее щека, ее губы коснулись его затылка.

– Я бы не могла, – сказала Натали, – но даже если бы и могла, не бросила бы.

– Почему?

– У меня была безмятежная жизнь, меня лелеяли, оберегали, но жилось мне тоскливо, – спокойно сказала она. – Наверное, я должна была встретить кого-то вроде тебя.

– И эта встреча кажется тебе удачей или катастрофой?

– Сейчас – удачей, – ответила она.