Немного солнца в холодной воде - Саган Франсуаза. Страница 23

Но иногда он изумлялся, заметив по какой-нибудь мелочи, что она обладает куда более глубокой и широкой культурой, чем он. Разумеется, в провинции у тридцатилетней дамы достаточно времени для чтения, но ей действительно «все нравилось», и, когда он, устав от спора, отделывался парадоксом или модными общими местами, она с каким-то негодующим удивлением набрасывалась на него, словно он вдруг оказывался недостойным самого себя.

– Детка, я же не очень интеллигентный человек, – отвечал он (хотя убежден был в противном), – принимай меня таким, каков я есть.

– А ты мог бы стать интеллигентным человеком, – холодно возражала она, – если бы пользовался своим интеллектом не только в сугубо личной жизни. Тебя ничто не интересует. Удивляюсь, как это тебя еще держат в газете.

– Потому что я трудолюбив, исполнителен и быстро печатаю на машинке.

Натали пожимала плечами и смеялась, но какая-то досада звучала в ее смехе. Впрочем, когда дело доходило до таких споров, Жиль приходил в восторг, он просто обожал, чтобы его «бранили». Все это кончалось, разумеется, словами любви, объятиями, и Жиль, подчиняя ее своей власти, прерывистым от страсти голосом спрашивал, приятно ли Натали быть со своим глупым любовником. Оба они еще были в той чудесной поре счастья, когда влюбленные обожают ссориться и даже представить себе не могут, что их нежные ссоры станут зачатками, предвестниками куда менее веселых столкновений.

Глава 4

Впервые за два месяца работы в новой должности Жилю захотелось выпить в одиночку стакан вина в каком-нибудь баре, перед тем как вернуться домой. Право же, приятно вообразить себя молодым человеком, и к тому же свободным, зная, что тебя любит женщина, в которой ты уверен, которая где-то ждет тебя. Парижские кафе – это бездны для одиноких неудачников, а для счастливых любовников они – трамплины. Жиль отнюдь не спешил, даже нашел время поболтать с барменшей и просмотреть вечерние газеты. Он не задавался вопросом, почему не сразу идет домой, – он просто был признателен Натали за то, что благодаря ей эта нелепая нарочитая задержка в пути была как бы счастливым и многозначительным образом свободы. Ведь человек бывает свободен только соотносительно с кем-то. И если это чувство он испытывал в дни счастья, то такая свобода – наиприятнейшая в мире. В тот день Жиль хорошо поработал, вечером предстоял ужин в ресторане, на который Фермон пригласил их с Натали и Жана с Мартой. Еще неизвестно, пожалует ли на обед жена Фермона. Весьма вероятно, что нет, поскольку Жан и Жиль приглашены были с любовницами. Жилю следовало поторапливаться, надо еще заехать домой переодеться. Однако в этом баре он испытывал сейчас такое приятное чувство беззаботности, что хотелось его продлить. Натали, несомненно, уже вернулась, немного усталая от непрестанных походов, в которых она с неохладевающей страстью открывала для себя Париж, его музеи, старинные кварталы, к чему Жиль относился скептически. Она знала теперь такие улицы, кафе, картинные галереи, о которых он никогда и не слыхал, и он уже не без тревоги задавал себе вопрос, когда же она кончит свое изучение города. И что она тогда будет делать? Каждый вечер они ужинали в ресторане, случалось, ходили в клуб, но там Натали выказывала полное равнодушие к «интересным людям», с которыми он ее знакомил, делая исключение только для Никола – к нему она относилась как-то по-русски жалостливо. Впрочем, Жиль с удивлением заметил, что этот жирный болван Никола оказался человеком весьма начитанным, что он неглуп и высказывает довольно тонкие суждения, когда более или менее трезв, и что он прямо на глазах все больше влюбляется в Натали. В конце концов получалось довольно забавно: вместо того чтобы сплетничать о нравах модного актера, говорили о нравах персонажей Золя, и хотя Жиль не надеялся услышать тут ничего нового, все же он кое-что узнавал. Натали страстно возмущалась тем позорным обстоятельством, что Никола не может найти проницательного продюсера, который рискнул бы для него тремястами миллионами франков: просто чудо, что такой талантливый человек не озлобился из-за этого. Жилю, покоренному простодушием Натали, не хотелось объяснять ей, что Никола, как это всем известно, – заядлый лодырь, безнадежный алкоголик, безуспешно прошедший шесть курсов лечения, и что он уже десять лет полный импотент во всех смыслах этого слова. Иногда к ним присоединялся Жан со своей волоокой Мартой, явно пугавшейся, будто неприличия, и самой Натали, и ее разговоров: по мнению Марты, женщине положено только слушать и молчать. Да и в глазах Жана появлялась досада – по-видимому, он тоже был недоволен. Но Жиль знал, откуда шло это недовольство: пятнадцать лет они с Жаном разговаривали через головы покорных пленительных женщин, и то, что между ними вдруг появилась женщина не только пленительная, но и с живым умом, могло вызвать у него только ревность. А такая ее разновидность, как дружеская ревность, пожалуй, страшнее любой другой. Но Жиль благодушно и даже с некоторой гордостью слушал, как Натали задает вопросы, подает реплики, возражает – иной раз резко, – хотя и не теряет спокойствия. Через час, через два она будет принадлежать ему, покорная, любящая, и так будет всегда, и этого ему более чем достаточно. Он знал, что еще немного – и Минерва превратится в пылкую любовницу. Конечно, она еще не носит экстравагантных пижам и высоких сапожек, как Дианы-охотницы из их клуба, но ее гордая головка, ее зеленые глаза, какая-то сдержанная страсть во всем облике заставляли забыть и ее простенькое черное платье, и вышедшие из моды ожерелья, с которыми она упорно не желала расставаться. Жиль даже испытывал какое-то эротическое волнение, слушая, как эта молодая и в чем-то чуть старомодная женщина темпераментно рассуждает о Бальзаке, как эта благовоспитанная дама, говорившая «вы» всем этим веселым полуночникам, беззастенчивым сплетникам, сегодня же, через несколько часов, будет лежать в его объятиях, нагая и, несомненно, более смелая в любви, чем любая из этих ультрасовременных девиц. К тому же по красноречивым взглядам некоторых посетителей клуба, настоящих мужчин, он сделал открытие: эти типы, понимающие толк в женщинах, явно завидовали ему.

Ужин с издателем газеты состоялся в большом ресторане на правом берегу Сены; из-за Жиля приглашенные приехали с небольшим опозданием. Фермон явился один и извинился за отсутствие жены в таких выражениях, что Жан и Жиль улыбнулись. Издатель окинул взглядом Натали, по-видимому, удивляясь, что ужинать ему придется не с какой-нибудь юной кандидаткой в кинозвезды, и с несколько смущенным видом заказал ужин. Марта, вероятно, по наущению Жана, смотрела на его начальство таким застывшим и восторженным взглядом, что Жиль едва сдерживал смех. Он знал, что Фермон доволен им, что Натали любопытно познакомиться с издателем газеты, – значит, все пойдет хорошо. И действительно, вначале все шло хорошо. Фермон спросил Натали, нравится ли ей этот ресторан; она ответила, что бывала здесь когда-то с мужем и ела тут превосходные устрицы. Фермон, по-видимому, был в курсе дела и задал неизбежный вопрос о красотах Лимузена. Натали ответила очень кратко, и разговор принял общий и ничего дурного не предвещавший характер. В сущности, вели его Натали и Фермон – он уже смотрел на нее чуть вопрошающим взглядом, словно недоумевая, что она могла найти в таком субъекте, как Жиль Лантье. И Натали, угадав его мысль, подарила своему любовнику такую нежную улыбку, что он, не удержавшись, пожал под столом ей руку. Теперь Фермон старался ей понравиться – он разглагольствовал, тем более что был под хмельком, а Марта от чрезмерного восхищения косила глазами.

– Положение у нас наитруднейшее, – говорил Фермон. – События так противоречивы...

– Они всегда противоречивы, – заметила Натали.

– Словом, – продекламировал Фермон, – пусть сердце разобьется иль станет бронзой, как сказал Стендаль.

– Кажется, это Шамфор сказал, – поправила его Натали.

– Простите?

Фермон замер с вилкой в руке. Он снизошел до того, что пригласил своих сотрудников на ужин, даже с их любовницами, но вовсе не желал, чтобы ему давали уроки литературы. Жиль толкнул ногой Натали, она ответила ему удивленным взглядом.