Приход ночи - Азимов Айзек. Страница 30

Встречу оказалось организовать на удивление легко. Теремон все равно собирался побеседовать с Фолимуном еще раз, и Апостол назначил ему свидание на следующий день.

– Атор? – переспросил Фолимун, когда журналист передал ему просьбу Бинея. – Зачем ему со мной встречаться?

– Может, он хочет сделаться Апостолом, – пошутил Теремон.

– Вряд ли, – засмеялся Фолимун. – Насколько я знаю его, он скорее покрасится в красный цвет и пойдет гулять нагишом по бульвару Саро.

– Может, он обратился, – сказал Теремон и после многозначительной паузы добавил: – Факт тот – мне точно известно – что он со своей командой открыл нечто, совпадающее с вашими предсказаниями насчет прихода Тьмы 19 тептара.

Фолимун позволил себе лишь слегка проявить интерес, чуть-чуть приподняв одну бровь.

– Весьма любопытно, если это правда.

– Вот встретитесь с ним – и узнаете, правда ли это.

– Так я, пожалуй, и поступлю.

И он сдержал слово. Теремон, несмотря на все усилия, так и не узнал, что же произошло во время той встречи. Беседа велась с глазу на глаз, и ни Фолимун, ни Атор никому не рассказывали о ее содержании, насколько знал журналист. Биней, главное связующее звено между ним и обсерваторией, мог только строить догадки.

– Речь шла о древних астрономических летописях, которыми, как полагает шеф, владеют Апостолы – вот все, что я могу сказать. Атор подозревает, что Апостолы передают эти знания из поколения в поколение уже много веков, чуть ли не со времен прошлого затмения. Как тебе известно, некоторые места Книги Откровений написаны на древнем, забытом языке.

– На древней, забытой тарабарщине. Никто еще не сподобился понять, о чем там говорится.

– Я точно не сподобился. Но некоторые вполне уважаемые филологи считают, что эти фрагменты могут быть подлинными доисторическими текстами. Что, если Апостолы в самом деле владеют ключом к этому языку? Но они никому его не открывают, и поэтому те астрономические данные, которые могут содержаться в Книге Откровений, остаются в тайне. Может быть, этот ключ Атор и хочет получить.

– Ты хочешь сказать, – изумился Теремон, – что самый выдающийся астроном нашего времени, а то и всех времен, нуждается в консультации невежественных сектантов-фанатиков?

– Я знаю одно: Атор любит Апостолов и их учение не больше, чем ты, – пожал плечами Биней, – но он считает, что встреча с твоим другом Фолимуном может быть очень полезна.

– Какой же он мне друг – так, профессиональное знакомство.

– Ну, называй как хочешь.

Теремон вдруг, к собственному удивлению, почувствовал, как в нем закипает гнев, и прервал Бинея:

– И мне, знаешь ли, не очень-то будет по душе, если вы с Апостолами заключите какую-то сделку. По мне, Апостолы как раз и есть Тьма – самые темные, самые отвратительные силы реакции. Дай им волю – и они снова, как в средние века, навяжут нам посты, целомудрие и самобичевание. Довольно уже и того, что подобные психопаты ежедневно смущают народ своими идиотскими бредовыми пророчествами – но если еще и человек с таким именем, как Атор, поддержит их смехотворные выдумки своими открытиями, я буду с очень-очень большим подозрением, мой друг, относиться впредь ко всему, что исходит из обсерватории.

Слова Теремона неприятно поразили Бинея.

– Если бы ты знал, Теремон, с каким презрением Атор отзывается об Апостолах, как ему безразлично все, что они отстаивают…

– Почему же он тогда снисходит до разговора с ними?

– Но ведь сам-то ты говорил с Фолимуном?

– Это другое дело. Нравится мне это или нет, Фолимун сегодня – злоба дня. И моя работа состоит в том, чтобы выяснить, о чем он думает.

– Может быть, и Атор хочет того же, – с жаром сказал Биней.

Больше они не стали тогда спорить. Спор явно начинал переходить в ссору, а ссориться им не хотелось. Поскольку Биней действительно не имел понятия, к какому соглашению могли бы прийти Атор и Фолимун, Теремон не видел пользы в том, чтобы мучить его и дальше.

Однако позже он понял, что этот разговор ознаменовал собой начало перемены его отношения к Бинею, Ширину и всей обсерваторской группировке – начало его превращения из сочувствующего, любопытного наблюдателя в язвительного, полного презрения критика. Встреча между директором обсерватории и Апостолом, хотя Теремон сам способствовал ей, казалась ему теперь постыдным сговором, наивной капитуляцией Атора перед силами реакции и слепого невежества.

Когда в печати появились первые сообщения о предстоящем затмении, Теремон, так и не поверивший до конца ученым, несмотря на все доказательства, которые они предъявляли, занял в своей колонке нейтральную позицию.

«Ошеломляющее заявление, – писал он, – заявление, внушающее страх – если оно верно. Как совершенно правильно указывает Атор 77-й, продолжительная Тьма, покрывшая собой весь мир, станет бедствием, какого еще не знал Калгаш. Однако с другого полушария к нам сегодня утром поступило противоположное мнение. "Воздавая должное уважение великому Атору 77-му, – заявляет Герониан 1104-й, главный астроном императорской обсерватории Канипилитиньюка, – мы должны заметить, что пока еще не доказано полностью само существование так называемого Калгаша Второго, не говоря уже о его способности вызвать затмение, предсказанное астрономами Саро. Следует принять во внимание, что диаметр солнца – даже такого мелкого, как Довим – неизмеримо больше диаметра любой блуждающей планеты, и нам представляется весьма маловероятной способность такой планеты занять именно такое положение, чтобы полностью скрыть от мира солнечный свет…»

Затем Мондиор 71-й выступил с речью от 13 умилитара, где с торжеством провозгласил, что величайший ученый мира поддерживает положения Книги Откровений. «Глас науки ныне слился с гласом небес, – кричал Мондиор. – И я заклинаю вас: оставьте пустые мечтания и не надейтесь на чудо. Что должно свершиться – свершится. Ничто не спасет мир от гнева богов, кроме покаяния и вступления на путь праведности и добродетели».

Нашумевшее выступление Верховного Апостола заставило Теремона нарушить свой нейтралитет. Из дружбы к Бинею он до поры до времени позволял себе принимать гипотезу о затмении более или менее всерьез, но теперь стал относиться к ней как к чистейшей белиберде. Кучка ученых поддалась самообману и в порыве ложного энтузиазма, руководствуясь многочисленными косвенными доказательствами и совпадениями, выступила с самой вздорной, самой безумной идеей за все столетие.

На следующий день Теремон написал в своей колонке: «Не правда ли, странно – как это Апостолам удалось обратить в свою веру Атора 77-го? Казалось бы, великий астроном – последний, кто станет поддерживать этих трескучих декламаторов в рясах и капюшонах. Может быть, некий апостольский златоуст заставил великого ученого позабыть о рассудке? Или просто, как шепчутся за увитыми плющом стенами университета, официальный пенсионный возраст, принятый у них, слишком уж высок?»

И это было только начало.

Теремон знал теперь, какой линии ему придерживаться. Если люди начнут принимать это затмение всерьез, то и без всякой Тьмы повсюду начнутся массовые душевные расстройства.

Стоит только всем поверить в то, что 19 тептара настанет Судный день – и задолго до этого начнется паника, общество охватит истерия, никто не будет соблюдать закон и порядок – и только богам известно, какими взрывами страстей завершится этот тревожный период разброда и шатания, когда роковой день настанет и пройдет без всяких событий. Перед ним, Теремоном, встанет задача – проткнуть дутый страх перед Тьмой, Приходом Ночи, Судным днем острым копьем сатиры.

И когда Мондиор гремел о грядущем возмездии богов, Теремон отвечал ему, рисуя картинки того, каким будет мир, если Апостолам удастся изменить его по своему вкусу – все будут ходить на пляж в рубахах до пят, долго молиться перед спортивными мачтами, а всю классику, все пьесы и ревю перепишут, чтобы изгнать малейшую неблагопристойность.

А в ответ на публикацию Атором диаграмм движения невидимого Калгаша Второго по небу, к его схождению с тускло-красным Довимом, Теремон сыпал шуточками насчет драконов, великанов и прочих мифических чудищ, обитающих в небесах.