Приход ночи - Азимов Айзек. Страница 45
– Да. Конечно. – Теремон подумал, что Атор говорит точно через много миль. Через много световых лет.
Внезапно между ними вклинилась еще одна фигура, бешено машущая руками. Теремон подумал было, что это Йимот или даже Биней, но грубая ткань рясы подсказала ему, что это Фолимун.
– Звезды! – кричал он. – Звезды выходят! Прочь с дороги!
Он рвется к Бинею, понял Теремон. Хочет разбить его нечестивые камеры.
– Осторожней, – крикнул журналист. Но Биней, не слыша, сидел перед компьютерами, которые управляли камеями, снимая кадр за кадром пришествие Тьмы.
Теремон схватил Фолимуна за полу, дернул, удержал. Тот вцепился ему в горло. Журналист зашатался. Он не видел ничего, кроме мрака, и даже пол под ногами терял устойчивость. Чужое колено двинуло его в живот, он взвыл от ослепившей его боли и едва не упал.
Но после вспышки невыносимой боли сила вернулась к нему. Он ухватил Фолимуна за плечи, развернул, зацепил его за горло согнутым локтем. В тот же миг Биней прохрипел:
– Есть! Все к своим камерам!
Теремон сознавал все, что происходило вокруг, как единое целое. Целый мир струился через его болезненно трепещущий мозг – и все было хаосом, все выло от ужаса.
Он со странной четкостью отметил, как прорвался и погас последний солнечный луч.
В тот же миг Фолимун сдавленно ахнул, Биней изумленно взревел, Ширин тоненько вскрикнул и рассмеялся истерическим смешком, перешедшим в хрип.
А потом вокруг настала полная, мертвая тишина.
Фолимун обмяк в ослабшей хватке Теремона. Журналист заглянул ему в глаза. Они были пусты и смотрели вверх, отражая слабый желтый огонь факелов. На губах у Апостола вздулась пена, и он тихонько заскулил.
Завороженный страхом, Теремон приподнялся на руке и поднял глаза к леденящему кровь черному небу.
На нем сияли Звезды!
Не десяток и не два, как в жалкой теории Бинея. Их были тысячи, светящих с неимоверной мощью одна за другой, одна за другой, бесконечная стена, ослепительное поле устрашающего света, заполонившее все небо. Тысячи мощных солнц пылали в опаляющем душу величии, более холодном в своем страшном равнодушии, чем резкий ветер, несущийся по остывшему, бесконечно тоскливому миру.
Они потрясали самые основы существа. Они били в мозг, словно цепы. Их чудовищный ледяной свет был подобен звуку миллиона гонгов, грянувших разом.
«Бог мой, – подумал Теремон, – Бог мой, Бог мой, Бог мой!»
Но он не в силах был отвести глаз от адского зрелища. И все смотрел, оцепенев, в отверстие купола, застыв каждым мускулом, смотрел в беспомощном трепете и ужасе на этот щит гнева, заслонивший небо. Ум его сжимался в крошечный холодный комок перед этим непрестанным натиском. Мозг колотился, не больше мраморного шарика, в пустой тыкве черепа. Легкие отказывались служить. Кровь в жилах повернула вспять.
Теремону наконец удалось закрыть глаза. Он упал на колени, задыхаясь, бормоча что-то, пытаясь овладеть собой.
Потом кое-как взгромоздился на ноги. Горло стиснуло до потери дыхания, мышцы свела судорога ужаса и острого, невыносимого страха. Он смутно отметил, что Сиферра где-то рядом, но ему стоило труда вспомнить, кто она такая. И кто такой он. Снизу слышались страшные равномерные удары, сотрясающие дверь – какой-то тысячеголовый зверь рвался внутрь…
Ну и пусть.
Теперь все равно.
Теремон сходил с ума и чувствовал это, и где-то глубоко в нем верещал остаток разума, безуспешно пытаясь сдержать напор черного ужаса. Очень страшно сходить с ума и сознавать это – знать, что через минуту твое тело останется на месте, но та истинная суть, которая и была тобой, потонет в черном безумии. Ибо это – Тьма, Тьма, и Холод, и Рок. Яркие стены вселенной рухнули, и их жуткие черные обломки пали вниз, чтобы сокрушить, раздавить и уничтожить его, Теремона.
Кто-то наткнулся на него, ползя на четвереньках. Теремон отодвинулся. Он охватил руками свое измученное горло и побрел на свет факелов, застилавший его обезумевший взгляд.
– Свет! – завопил он.
Где-то плакал Атор, заливаясь, как напуганный ребенок.
– Звезды – все Звезды – мы их не знали. Мы ничего не знали. Мы думали, что шесть солнц и есть вселенная, а Звезд не замечали, и теперь Тьма на веки вечные, а стены рушатся, а мы не знали и знать не могли…
Кто-то схватился за факел, он упал и погас. И страшное величие равнодушных Звезд придвинулось к ним еще ближе.
Снизу донеслись крики, вопли и звон разбитого стекла. Обезумевшая, неуправляемая толпа ворвалась в обсерваторию.
Теремон посмотрел вокруг и в жутком свете Звезд увидел застывшие фигуры ученых. Он выбрался в коридор. В открытое окно врывался холодный ветер.
Теремон подставил ему лицо и стоял так, смеясь его леденящей свирепости.
– Теремон! – позвал кто-то. Он продолжал смеяться.
– Смотри-ка, – произнес он. – Вон Звезды. А вот и Пламя.
На горизонте над городом занималось багровое зарево, становясь все ярче – но это было не солнце.
На Калгаше вновь настала долгая ночь.
ЧАСТЬ III.
РАССВЕТ
Глава 28
Первое, что осознал Теремон после долгого времени, когда он вообще ничего не сознавал, было присутствие чего-то огромного и желтого, висящего в небе.
Это пыл громадный сияющий желтый шар. На него нельзя было смотреть дольше мгновения – такой он был яркий. От него волнами шел обжигающий жар.
Теремон скорчился, пряча голову, и заслонил глаза скрепленными руками, защищаясь от жары и света, льющихся сверху. На чем только этот шар держится? Почему он не падает?
Если упадет, то на меня, подумал Теремон.
Где же спрятаться? Как укрыться?
Он долго лежал в том же положении, не осмеливаясь даже думать. Потом решился чуть-чуть приоткрыть глаза. Гигантский шар по-прежнему пылал на небе. Ни на дюйм не сдвинулся. И не собирался падать на Теремона.
Теремона затрясло, несмотря на жару.
До него дошел сухой, удушливый запах дыма. Что-то горит, и недалеко.
Небо, подумал он. Это небо горит.
Эта желтая штуковина все поджигает.
Хотя нет. Дым не поэтому. Он вспомнил бы, если бы этот туман не заволакивал мозг. Пожар загорелся не из-за желтой штуковины. Ее вообще тут не было, когда загорелось. Это те, другие, те холодные белые огоньки, которые заполнили небо от края до края – это они сделали, они зажгли Пламя…
Как же они называются? Звезды. Точно.
Звезды.
Он вспомнил кое-что, и его опять затрясло крупной, конвульсивной дрожью. Он вспомнил, как появились Звезды и как его мозг превратился в мраморный шарик, а легкие отказывались качать воздух, а душа исходила криком в глубочайшем ужасе.
Но теперь Звезды ушли. Вместо них на небе эта желтая штуковина.
Желтая штуковина?
Онос. Вот как она называется. Онос, солнце. Главное солнце. Одно из… из шести солнц. Да. Теремон улыбнулся. Память начинала возвращаться к нему. Онос и должен находиться на небе. А Звезды – нет. Солнце, доброе солнце, добрый теплый Онос. Онос вернулся. Значит, в мире все хорошо, даже если кое-где и горит.
Шесть солнц?
Где же тогда остальные пять?
Он вспомнил даже их имена. Довим, Трей, Патру, Тано, Сита. С Оносом будет шесть. Онос-то на месте – вон, как раз над головой, занимает чуть ли не полнеба. А остальные? Теремон неуверенно встал, все еще побаиваясь горячего золотого шара, – а вдруг, если встанешь, заденешь его и обожжешься. Да нет, чепуха. Онос хороший, Онос добрый. Теремон улыбнулся.
И оглядел небо. Есть ли на нем другие солнца?
Да, одно было. Очень далекое, очень маленькое. И не страшное – не то что Звезды, не то что эта палящая громадина над головой. Просто красивый белый шарик – он мог бы поместиться в кармане, если б достать его с неба.
Трей, вспомнил Теремон. Это Трей. Значит, и его сестрица Патру должна быть где-то поблизости.
Да, вот и она. На краю неба, чуть левее Трея. А может, это она – Трей, а другое солнце – Патру.