Приход ночи - Азимов Айзек. Страница 53

Они, как быстро сообразил Теремон, делились на две разновидности. В первую входили субъекты, не имеющие дурных намерений, но одержимые истерической боязнью возвращения Тьмы и Звезд. Это были поджигатели.

До катастрофы они, скорее всего, вели размеренную, правильную жизнь – семейные люди, старательные работники, доброжелательные соседи. Пока на небе был Онос, они сохраняли полное спокойствие; но как только главное светило начинало клониться к закату и приближался вечер, их охватывал страх перед Тьмой, и они лихорадочно принимались искать, что бы такое поджечь. Годилось все – лишь бы горело. Пусть на небе после захода Оноса оставалось еще два или три солнца – их было недостаточно, чтобы разогнать неистовый страх этих людей.

Это они сожгли свой собственный город, в отчаянии поджигая книги, бумагу, мебель, крыши домов. Теперь, изгнанные пожарами в лес, они и его пытались поджечь. Но тут им пришлось потруднее. Лес был густой, зеленый, его пронизывали мириады ручьев, впадавших в текущую вдоль опушки реку. Зеленые ветки не давали хорошего огня. Что же до хвороста и опавших листьев, устилавших почву, то их основательно промочили недавние дожди. То, что оставалось сухим, сразу пошло в костер, не вызвав обширного пожара, и на другой же день запас такого горючего материала истощился.

Так что поджигатели, которым мешали природные условия и собственные поврежденные головы, пока еще не добились своего. Но в лесу все-таки возникло несколько очагов пожара, которые, к счастью, погасли сами собой, поглотив по соседству все, что могло гореть. И если сухая и жаркая погода простоит хотя бы несколько дней, эти чокнутые, чего доброго, спалят-таки лес, как спалили Саро.

Вторая разновидность не совсем нормальных обитателей леса казалась куда более грозной. В нее входили те, что лишились всякого сдерживающего начала – бандиты, хулиганы, головорезы, психопаты, маниакальные убийцы. Они подкарауливали на мирных лесных тропинках, словно обнаженные клинки – нанося удар когда вздумается, забирая что захочется, убивая всех, кто имел несчастье вызвать их раздражение.

А поскольку у всех обитателей леса глаза были одинаково стеклянные – у кого от усталости, у кого от отчаяния, а у кого от помрачения ума – трудно было судить, насколько опасен каждый встречный. Невозможно было определить с первого взгляда, кто приближается к тебе – безобидный тихопомешанный или субъект, одержимый бешенством и кидающийся на всех без разбора и видимой причины.

Здесь быстро постигалась наука быть начеку с теми, кто идет по лесу, не скрываясь. Любой незнакомец представлял собой угрозу. Казалось бы, заводишь с ним вполне дружеский разговор, сравниваешь свои впечатления в ночь затмения, и вдруг его обижает какое-то твое слово, или он загорается интересом к какому-нибудь предмету твоего туалета, или ему просто перестает нравиться твое лицо – и он с воем, ни с того ни с сего, бросается на тебя.

Некоторые из таких, безусловно, и в прошлом были преступниками, а крушение общества освободило их от всякой узды. Но другие, как подозревал Теремон, вели вполне мирную жизнь, пока Звезды не лишили их ума и с них внезапно не слетели все ограничения, накладываемые цивилизацией. Они забыли правила, делающие возможным цивилизованный образ жизни, и вновь стали малыми детьми – антиобщественными существами, признающими только свои прихоти, сохранив при этом силу взрослых и обретя злобную волю умалишенных.

Тем, кто надеялся выжить, оставалось одно – избегать всех, в ком подозреваешь опасных сумасшедших. И молиться, чтобы они все поскорей перебили друг друга, оставив мир менее хищным особям.

В первые два дня Теремон трижды сталкивался с представителями этой страшной породы. Первый, здоровенный мужик с дьявольской усмешкой, шатался по берегу ручья, который Теремон хотел перейти, и потребовал с журналиста плату за проход: «Ботинки, скажем. Или часы».

В ответ Теремон предложил ему убраться с дороги, и тот взбесился.

Взмахнув дубиной, которую журналист сначала не заметил, он испустил боевой клич и бросился на Теремона. Спасаться бегством было поздно: Теремон едва успел нырнуть под палицу, метившую ему в голову.

Он услышал, как она свистнула в нескольких дюймах над ним и грохнула по стволу дерева. Отдача была так сильна, что враг взвыл от боли и выронил дубинку из парализованных пальцев.

Теремон тут же кинулся на него, безжалостно вывернув ему поврежденную руку, – тот зарычал, согнулся пополам и рухнул на колени. Теремон подтащил его к ручью и сунул головой в воду. И держал. Держал. Держал.

До чего просто, изумленно подумал он. Погружаешь человека головой в воду и держишь, пока он не умрет.

Какая-то часть его разума активно выступала за. Он убил бы тебя не задумавшись. Покончи с ним. Что ты будешь с ним делать, если отпустишь? Снова драться? А если он погонится за тобой, чтобы свести счеты? Топи его, Теремон. Топи.

Искушение было велико. Но та часть Теремона, что с такой легкостью приняла закон джунглей, осталась в меньшинстве – все остальное его существо восстало против. В конце концов он выпустил руку врага и отступил назад. Поднял с земли дубину и стал ждать.

Но его противнику больше не хотелось биться. Он, задыхаясь, вылез из ручья – вода текла у него изо рта и ноздрей – и уселся на берегу, трясясь, кашляя и ловя ртом воздух. Он мрачно и пугливо поглядывал на Теремона, но не пытался встать и уж тем более лезть в драку.

Теремон обошел его, перескочил через ручей и поскорее углубился в лес.

Осознание того, чего он чуть было не совершил, пришло к нему только минут через десять. Теремон внезапно остановился, обливаясь потом, с подступившей к горлу тошнотой, и его вывернуло так, что он не сразу смог подняться.

В тот же день он обнаружил, что беспорядочные блуждания вывели его почти на самый край леса. Между деревьями виднелась дорога, совершенно безлюдная, а у дороги, на широкой площади, громоздились развалины высокого кирпичного здания.

Теремон узнал это здание. Это был Пантеон, Собор Всех Богов.

Немного же от него осталось. Теремон перешел через дорогу и уставился на развалины, не веря своим глазам. Пожар, по-видимому, занялся изнутри – что они там поджигали, скамьи, что ли? Потом огонь поднялся по узкой башенке за алтарем и охватил деревянные балки. Башня рухнула, увлекая за собой стены. По всей площади валялись кирпичи. Под обломками кое-где виднелись трупы.

Теремон никогда не был особенно религиозным человеком. Как и все его знакомые. Он, как и все, то и дело говорил: «Бог мой», или «боги», или «боги великие», но идея того, что бог, или боги, в зависимости от очередного религиозного течения, существуют на самом деле, всегда была глубоко чужда ему. На религию он смотрел как на нечто средневековое, замшелое и архаическое. Он посещал церковь, когда женился кто-нибудь из его друзей – такой же неверующий, как и он сам – или когда нужно было представить для газеты отчет о каком-нибудь официальном обряде. С чисто религиозной целью он не бывал в храме со времен своей конфирмации, то есть с десятилетнего возраста.

Тем не менее вид разрушенного собора глубоко тронул его. Он присутствовал при его освящении лет десять тому назад, будучи еще молодым репортером. Он знал, сколько миллионов ушло на строительство, восхищался собранными там произведениями искусства, чувствовал трепет, когда под высокими сводами звучал дивный «Гимн богам» Гиссималя. Даже он, ни во что не верующий, не мог не ощущать, что если и есть на Калгаше место, где воистину обитают боги, то это здесь.

И боги допустили, чтобы этот храм был разрушен! Боги послали Звезды, зная, что вызванное ими безумие разрушит их собственный пантеон!

Что это может означать? Доказывает ли это, что боги непознаваемы и пути их неисповедимы – если допустить, что они существуют?

Теремон знал, что этот собор никто больше не восстановит. Ничто уже не будет таким, как раньше.

– Помогите, – позвал кто-то. Слабый голос прервал размышления Теремона, и он стал оглядываться по сторонам. – Я здесь. Здесь.