В гостях у крокодилов - Сахарнов Святослав Владимирович. Страница 17
Чёрный зубчик на горизонте поднимался, желтел и мало-помалу превратился в островок.
Когда мы подошли ближе, от него отделилась струя серого дыма. Она изогнулась, взмыла вверх и рассыпалась на тысячи белых и чёрных искр. Птичий гомон обрушился на катер. То, что я принял за струю дыма, было огромной стаей птиц.
Под их гвалт старшина повёл катер к берегу. Обрыв — метров сто. На узких каменных карнизах рядами тысячи птиц: белогрудые кайры, чёрные как смоль бакланы, серые чайки. Птицы сидели, прижимаясь к отвесной скале. Я сразу подумал: как это не падают в дождь и ветер с узких карнизов их яйца?
Отгрохотав цепью, ушёл в воду якорь. Новый взрыв беспокойства на скале. Несколько самых отважных чаек бросились к нам, с криком повисли над катером, загребая изо всех сил крыльями воздух.
Людей на палубе мало, ружей нет. Чайки успокоились и унеслись прочь.
Но где же потерпевший кораблекрушение?
Два матроса спустили шлюпку, прыгнули в неё, наладили уключины. Следом прыгнул и я.
Ворочая тяжёлое весло, я посматривал через плечо на каменную стену и думал: «Как к ней подойти? Отвесная скала, у воды — острые, как собачьи зубы, раковины. Невозможно!..»
Но матросы ловко направили нос шлюпки в расщелину, он ткнулся туда, матрос выскочил на камень и отчаянно завопил:
— Конец!
Его товарищ швырнул свёрнутый в кольцо канат…
Вбив в трещину в скале обломок прихваченной с катера доски и привязав к ней шлюпку, мы отправились в путь по острову.
Сперва ползли на четвереньках, цепляясь руками за камни, потом выбрались на карниз, обогнули скалу. Карниз стал шире, появилась тропинка.
Наконец я увидел сорванный каблуком мох и отпечаток резинового сапога — след человека!
Мы вышли на другую сторону острова. Тут скала была не такая крутая, на ней — площадки, лужи, густая сочная трава.
И вдруг на одной из площадок я заметил грязное озерцо, а рядом с ним вылинявшую зелёную палатку.
От палатки к нам шла женщина. Она была в синем спортивном костюме и коротких резиновых сапогах. Копна чёрных волос развевалась по ветру.
— Долго же вы добирались! — крикнула она. — А я вас жду, жду.
Матросы кивнули ей как старой знакомой. Женщина протянула мне руку:
— Эля Михтарьянц!
Никакого кораблекрушения.
«Вот так раз! — подумал я. — Она, как видно, жила тут и работала. Учёная».
Михтарьянц и верно оказалась учёным-орнитологом. На острове она прожила четыре месяца. Теперь настал срок уезжать.
Мы стали помогать ей собирать вещи.
Набежал дождь. Он посыпался из ясного неба мелкой водяной крупой и кончился так же неожиданно, как начался.
Когда постель и одежда были увязаны, Эля принялась складывать приборы и журналы с записями — их она не доверяла никому. А мы с матросами отправились бродить по острову.
С камня на камень, с камня на камень — камни мокрые, загаженные птицами, скользкие.
Вот и вершина острова, самая макушка скалы.
Здесь на крошечной, с ладонь шириной, площадке сидела кайра. Увидев меня, она по-змеиному зашипела, нехотя снялась и, распластав крылья, уплыла вниз, где лучилась и сверкала солнечными искрами вода.
На площадке осталось яйцо — зелёное в коричневую крапинку, один конец тупой, другой острый. Я положил его на наклонный камень — яйцо не покатилось, а покачалось, повернулось тупым концом вниз и замерло.
Яйцо-неваляшка, яйцо — ванька-встанька! Так вот почему не падают вниз с обрыва ни в дождь, ни в ветер арьи яйца!
Постояв на вершине, я начал спуск. С камня на камень, как по лестнице.
Справа и слева из-под камней, поблёскивая белыми грудками, шипят кайры. Тоже сторожат яйца.
Лез, лез, снова попал на край обрыва. Снова под ногами море. Сбоку — на фоне воды — две чёрные змеи. Поднялись на хвосты, вертятся, раскачиваются, пугают.
Никакие это не змеи. Два баклана устроили на выступе скалы себе дом. Сидят бок о бок, оба, как сажа, чёрные, вокруг глаз — оранжевые ободки. Ворчат, успокаивают друг друга: «Не посмеет тронуть, не посмеет, уйдёт!»
И верно — уйду. Можете не волноваться!
Я отполз в сторону, и тотчас один из бакланов метнулся вниз. Словно чёрная стрела полетела с обрыва, вонзилась в воздух, прочертила прямую линию.
Развернулись крылья — баклан уже на воде. Качается чёрной лодочкой — сейчас начнёт ловить рыбу.
А подруга его осталась на камне. Косит на меня оранжевым глазом. Если присмотреться, под ней между лапами — яйцо.
«Когда ты уйдёшь?»
Ушёл я, ушёл. Дальше пополз. Вниз.
Скатился со скалы, а там — Михтарьянц.
— Идёмте, — говорит, — я вам сейчас топориков покажу.
Здесь, внизу, где каменные уступы пошире, травы побольше, и гнездятся топорики.
Сели мы с Элей в траву, стали наблюдать.
Ара — взрослому человеку по колено. Топорик меньше раза в два. Сам бурый, на голове — два лимонных хохолка. Нос красный, лопаточкой. Лапки тоже красные.
Гнёзд топорик не вьёт, на карнизах, как бакланы, не сидит — роет норы. Вот один старается: тюк, тюк! — красной лопаточкой. Носом долбит землю, лапками из-под себя выбрасывает.
Взлетает топорик так: часто-часто замашет короткими крыльями, толкнётся — и пошёл. Пока набирает скорость, лапки опущены, пальцы перепончатые растопырены, точь-в-точь самолёт на взлёте. Но вот набрана скорость — можно убирать шасси, — и топорик лапки подобрал, к пузечку прижал, стрижёт воздух крыльями. Только свист идёт!
И садится топорик, как самолёт. Подлетел, выпустил лапки, затормозил крыльями — фррр! — и приземлился около своего дома.
Мы с Михтарьянц идём, стараясь не шуметь, мимо россыпи валунов, мимо нор, пробитых в зелёной траве. Смотрят на нас умные птицы, поворачивают вслед пёстрые хохлатые головы.
— Наш северный попугай! — сказала про топорика Эля.
У неё для всякой птицы здесь — прозвище, про всякую — сто историй. Недаром она на острове то одна, то с товарищами уже второе лето.
Родилась Эля далеко от Командорских островов — в Армении.
Раскалённые красные камни, синие горы, маленькое селение посреди сухой, безводной долины. Воду девочка видела всегда помалу: в ладошках — когда умывалась, в кружке — когда пила, на дне колодца — когда отец открывал крышку, чтобы опустить ведро.
Выросла, окончила институт, попала во Владивосток. А тут — море! Вода до самого горизонта. Поражённая, решила: тут и останусь.
Как все горянки, была она молчалива и не боялась одиночества. Поэтому, когда ей предложили поехать на остров изучать птиц, сказала:
— Ладно! — И очутилась на Арьем камне.
При сборах опытные люди советовали:
— Сапоги обязательно возьмите резиновые — в них нога не скользит. И конечно, примус: деревьев на острове нет, костерок не разведёшь. Одеяло потеплее, свитер — даром что лето, может и снег пойти…
— Это в июне-то?
— В июне.
Самой страшной была первая ночь. Катер, который привёз её, ушёл. Набежали тучи, солнце село — темнота! Ни зги. Висит где-то между чёрной водой и чёрным небом крошечная палатка, в ней — на железной койке — маленькая женщина.
Где-то внизу ворочается океан. Ветерок шевелит траву, а женщине кажется: кто-то подкрадывается. Идёт кто-то по скале, всё ближе, ближе… Камень упал. Крикнула морская птица…
Достала Эля из ящика примус, чиркнула спичкой — разожгла. Вспыхнул над примусом голубой огонёк, зажурчал. Набрал силу, стал жёлтым, красным, но палатке побежало, заструилось тепло. Шумит примус! Будто появился собеседник: торопится что-то рассказать, шумит взахлёб, а Эля сидит, слушает его и кивает…