Екатерина I - Сахаров Андрей Николаевич. Страница 55

Авдотья Ивановна взглянула ему в глаза, засмеявшись; он покраснел и смешался. Почему-то зачесались у него ладони, и он начал водить пальцами правой руки по ладони левой, видимо собирая мысли, чтобы продолжить чуть не на полуслове обсечённую речь.

Чернышёва была очень довольна действием своего манёвра на собеседника, от которого намерена была потребовать за великодушное забвение его вероломства в свою очередь выполнения дела, успех которого её теперь сильно занимал.

– Видишь, Павел, каково криводушничать? – вдруг молвила Чернышёва, положив свою руку в руку Ягужинского, и полусердито-полумилостиво прибавила: – В искупление своей провинности передо мной ты безусловно должен сделать, что я теперь скажу тебе.

– С полной готовностью и охотою! – ответил виноватый, пожимая её руку.

– Покуда ты с Сашкой ладишь, скажи ему, чтобы Григорью, с назначеньем в Ригу, дали полномочия делать что нужно… Это, скажи, в его же, Сашкиных, интересах. Взамен того я теперь же постараюсь начать Самой заговаривать, что светлейшему нужно обозреть состояние дел в Риге и… может быть, в Митаве. Это ему теперь на руку, потому что задумал он прибрать к рукам курляндчиков. Удастся ли это – другое дело… но разуверять его в неуспехе – не нам, да и не время. Нам выгоднее даже, чтобы его светлость осчастливил – двоих особенно – своим отъездом…

– Это конечно… Но зачем тебе-то подсовываться с Григорьем на помощь? Не всё ли равно Григорью сидеть в Москве? Тебе здесь теперь нужнее, я полагаю, быть, чем в Риге?!

– Да обо мне и речи нет. В Москве ли муж али в Риге, я здесь уж останусь теперь несомненно… А его в Ригу решено послать и… не отвертишься… А коли пошлют – выгоднее быть на своей воле, чтобы делать что можно, не отвечая за глупость других

– А разве может, ты думаешь, Сашка Григорью это обделать? Дадут ли другие-то? Узнать бы – не станут ли перечить просто из-за его ходатайства?..

– Ну, тут у Самой можно настоять… и дадут. Только бы заговорил кто-нибудь первый… А коли Сашка что задумает, ты знаешь его – упрётся. И нехотя сделает.

– Да сам-то он, скажи на милость, разве не шатается и не близок к тому, чтобы сгинуть? – задал глубокомысленный вопрос Павел Иванович, уставив взгляд на собеседницу.

Та тоже задумалась на минуту. Сообразив, однако, известные ей обстоятельства, она твёрдо сказала:

– Нет. Как ни стараются его отпихнуть, но, поверь мне, покуда усилия друзей Сашкиных совершенно бесплодны. Есть ещё у него сильная заступа в сознании Самой. Выслушает всё про него и позлится только – верь мне – больше для вида. Пытается заезжать с разных сторон князь Ян. Готова я и с тобой, и с кем хочешь об заклад побиться, что всё это ни на шаг не подвигает дела. А Сашка теперь, относительно своей заступы, ведёт дело умно: не напрашивается, избегает и редко показывается. Но знает он очень многое и умеет пользоваться своим знаньем когда нужно. Придёт на несколько минут и внезапным приходом сгладит, как бы и не было ничего из того, что успеют нагромоздить против него приятели…

– Если это правда, Авдотья Ивановна, то незачем ему ехать в Митаву! Или, чего доброго, он нарочно говорит, что поедет, – а только отводит глаза и сам не думает шага делать из Петербурга.

– Ну, и этого не скажу. Ехать он хочет заправду и имеет основания надеяться, что больше сделает, явившись туда лично. А если сказать прямо, когда он поедет, – это, разумеется, и ему неизвестно. Да и зависит от тамошних обстоятельств, а никак не от здешних. Отсюда он может во всякое время уехать; а долго пробыть в Митаве рассудок запрещает. Поэтому раньше, чем нужно, он и не пустится отсюда.

– А здесь ему разве не могут напомнить: не пора ли ехать?

– Тот, кто первый напомнит, из врагов его, может выслушать такой ответ, который отобьёт охоту напоминать.

– А из друзей?! Да из таких, на которых не придётся, может, окрыситься, а разве благодарить за заботу?

– Ну, такие друзья напоминанья не будут делать. Будь уверен. Скорее, враги. А я ничего не слыхала, даже и о приготовлении чего-нибудь подобного.

– А в совете-то, чего доброго, такое определеньице вдруг смастерят, что Сашка один против всех ничего не сделает, и должен будет принять да выполнить неукоснительно? А есть ведь кому такую пульку отлить в совете, мне кажется?!

– А мне не кажется… Алёшка, что дрыхнет там, держит руку своего барина, Сашки, крепко. Верь мне… и сюда он прислан для почёта ко мне самим же лешим. Почуял враг, что со мной теперь выгоднее в миру жить, чем в войне!

– Какая же ты ловкая отгадчица! Мне и в голову сперва не пришло… а теперь, как сказала… сообразивши, могу и я согласиться, что это похоже на правду.

– А коли верно я угадала, так тебе мне не след перечить или мешать. Дуня остаётся – ещё раз повторяю – та же. И не злопамятна. И готова тебя поддержать… не так, как ты…

И тяжкий вздох хозяйки и гостя облегчил их груди; затем гость и хозяйка как бы инстинктивно поцеловались и обнялись. Прочный мир и союз был заключён, таким образом, без всяких проволочек и колебаний.

– Я ведь – ты знаешь очень хорошо – не особенно льну к Толстому с братьей, хотя и сильны они. Я не верю в прочность их силы. Сашка знает всё, что у них делается, и через Алёшку постарается добыть предложеньице, которое или совсем уничтожит их дело, или даст этому делу другое направление.

– Ну… я не совсем могу согласиться с этим… – возразил Ягужинский.

– Да как не совсем? Полно… Возьмём хоть совет ваш в самую свадьбу цесаревны. У всех у вас закипело сердце от Сашкиной выходки. Все решили собраться немедленно и покончить с ним, учредя совет. Стали рассуждать, и все перессорились. Ты первый, и, правду сказать, тебе-то и непростительнее всего было так поступить.

– Теперь, пораздумав, я, пожалуй, могу перед тобой сознаться, что не признаю себя правым и даже виню во всём. Но тогда… вгорячах…

– Тотчас после обеда… хотел, может, сказать… Тостов так достаточно было, – рассмеявшись, ехидно сострила Чернышёва, а Павел Иванович хотел улыбнуться, но лицо его приняло выражение лёгкой досады, ослабленной, разумеется, смирением кающегося грешника, которому уже отпущен прошлый промах.