Екатерина I - Сахаров Андрей Николаевич. Страница 68
Очевидно, смелая цесаревна одержала победу. Рук от неё не отнимали и не отталкивали от себя… Склонённая покорно голова пылкой цесаревны мало-помалу поднялась. Вот она взглядывает на лицо матери. Видит по щекам её струйки слёз и бросается целовать плачущую. Поцелуи без слов уладили дело, которое снова растолковывать оказалось ненужным для обеих.
Вот уже сидят все трое на канапе, в объятиях друг друга.
– Так вы очень встосковались, не видев меня долго? – спрашивает сияющая мать.
– Да, мама, пожалуйста, не гневайся так вперёд! – снова начинает свою жалобу Елизавета Петровна. – Тебе самой это нездорово. Я и теперь не берусь тебе пересказать своего испуга, когда, схватив твою ручку, я почувствовала её холод – словно она была неживая… Вот что значит нас не видеть и ехать больной… с… – Она слегка погрозила пальчиком, что вызвало у всех троих улыбку.
Очередь ласки переходит к старшей цесаревне.
– Мамаша, мы с сестрой решили просить вас позволить нам приходить к вам непременно утром и вечером, как было при отце и как мы привыкли с детства. Уделите нам немножко времени и побольше вашего прежнего расположения и… мы будем вполне счастливы.
– Хорошо, хорошо… Аннушка, милая… приходи…
– И вы примете?
– Непременно!
– И запретите нам отказывать?
– Сделаю… сделаю…
– Докладывать о нас не нужно… ведь мы не кто другой…
– Да отчего же? Пусть доложат. Это вас не задержит… вы идите себе…
– Ещё я хотела просить у вас…
– Чего?
– Вас окружают люди, которые, конечно, любят вас меньше, чем я! – заявляет Анна Петровна.
– Как и я, – вставляет Елизавета. – Поэтому нам необходимо, наблюдая общую выгоду, в отсутствие ваше всегда быть в совете. Мы – будьте покойны – ничего не пропустим без внимания… Войти в дело не трудно, если хочешь узнать самое важное… и спросить можно чего не поймём…
– Но нам нужно быть с вашими министрами в совете, потому что они друг против друга коварствуют и враждуют, а от этого страдает дело… При нас они мало-помалу отучатся вмешиваться в дела своих личных счётов и начнут судить более беспристрастно, чем было…
– Согласна! Да я уже вас и сама назначила в совет. Тем лучше, если вы хотите входить в дела и судить. Мне приятно убедиться, что вы строго относитесь к своим обязанностям, к народу и государству и к нашему дому. Пока племянник и племянница ваши не вышли из детства, вы хорошо сделаете, входя в дела. За одно это намерение вы стоите примерной награды. Я вас украшу моим орденом.
И, говоря эти слова, государыня встала с места, подошла к комоду, отворила верхний ящик, в котором хранились алмазные знаки ордена св. Екатерины, достала две звезды и по очереди, сперва старшей, потом младшей дочери, возложила сама ленты и звёзды, сопровождая награды родственным поцелуем. Новые кавалерственные дамы тут же получили и поздравления.
Во время сцены поначалу почти драматической в комнате её величества не было никого, кроме трёх героинь. Но в мгновение, когда августейшие руки возлагали знаки ордена на удостоенных, – весь штат комнаты её величества оказался в полном сборе, и все поочерёдно приветствовали их высочества. Явилась и баронесса Клементьева.
Узнав в чём дело, Авдотья Ильинична присоединилась к толпе поздравляющих и, произнеся обычные заученные благожелания, подошла к государыне, поцеловала ручку и стала на колени с возгласом:
– Помилуй, государыня, меня бесталанную!..
– Чего же ты хочешь?
– Повели Ивану Балакиреву жениться на моей Дуньке!
– Я не могу принуждать ни его, ни твою племянницу…
– Не о принуждении прошу, а о разрешении…
– Охотно разрешаю, если моё разрешение поможет твоему желанию, но без принуждения с моей стороны.
– Матушка-государыня, повели только призвать перед себя Дуньку и вымолвить соизволь, что разрешаешь…
– Изволь… Позвать Дуню!
Никто не вызвался, а только все глядят одна на другую.
– Сходи же, Авдотья Ильинична, за ней сама…
– Позволь, ваше величество, Ивану меня заменить.
– Пусть.
– Ваня, ты здесь, батюшка? – запрашивает Ильинична и выходит в переднюю, в коридорчик, на крыльцо – нигде его нет.
Бежит наверх – и там его нет. Идёт на половину внучат государыниных – и там нет. Зато откуда-то мелькнула племянница.
– Тебя-то и надо, голубушка! Подь-ко сюда… тебя к государыне требуют.
Племянница, мрачная и расстроенная, недовольно повинуется. Приходят.
– Вот она, матушка… ваше величество!..
– Ты слышала, что тётка просит, чтобы я разрешила тебе выйти за Ивана? Согласна ты?!
Нет ответа.
– Что же ты молчишь? Говори!
– Наш союз не принесёт счастья ни мне, ни ему…
– Слышишь, Ильинична!
– Беспутная ты! Что выдумала? Давно ли мне говорила, что не позволяют… Зачем же ты меня обманывала?
– Я не властна теперь в себе… – И она упала без чувств.
Иван Балакирев, входя в приёмную, услышал последние слова и остановился посреди комнаты, ошеломлённый.
Государыня увидела, что верный слуга не в себе, и, раздвинув своих приближённых, подошла к нему, положила руку ему на голову и тихо произнесла:
– Ты, Иванушка, всегда бывал молодцом и теперь, я надеюсь, себе не изменишь…
Это ободрение как-то глухо отдалось в ушах бедняка, и он с усилием поднял опущенную голову. Один только тяжёлый вздох вырвался из груди, но воля одержала верх над порывом чувства и скрыла последствия удара, разрушавшего все надежды на счастье царицына слуги.
Через минуту лицо его как будто окаменело и выражало полнейшее бесстрастие. Он даже помог двум женщинам вынести бесчувственную Дуню из комнаты государыни, на половину внучат её величества. И на вопрос Маврина, мимо которого проносили девушку: «Что с ней?» – ответил совершенно спокойно:
– Не знаю!
Наступил вечер, а Иван Балакирев всё стоял у окна, как встал, придя с половины внучат её величества. Лицо его обращено было к оконному стеклу, но видел ли что в нём Балакирев и замечал ли, что свет заменился мраком, – трудно сказать. Мимо него прошли все из комнат государыни. Затих всякий звук после удаления ко сну её величества, а Иван Балакирев продолжал стоять в одном положении.