Елизавета Петровна - Сахаров Андрей Николаевич. Страница 57

– Но, ваше величество, – смеясь, ответил Флери, – почему вы спрашиваете об этом меня, а не виконтессу, автора проекта?

– Ваша эминенция, – ответила Полетт, – если бы я считала себя в силах вынести на своих плечах всё это трудное и сложное дело, то не было бы нужды и в этом совещании. Как могу я дерзать на указание таких деталей, которые требуют многолетней государственной опытности?

– Я ещё раз повторяю, – смеясь, сказал кардинал, – что вы – редкая женщина, виконтесса! У вас такой широкий ум, такая находчивость, что куда нам, мужчинам! Я уверен, что у вас имеется продуманный полный план действий, но вы хотите дать мне высказаться, чтобы разбить меня вконец. Ну да пусть будет по-вашему!

Я не могу сейчас подробно ответить на ваш вопрос, государь, и укажу только общие черты своего проекта.

В данный момент Россия ведёт с Турцией войну. Последняя пошла очень благополучно для русских и скоро будет закончена. Когда приступят к выработке мирного договора, наш резидент в Турции вмешается и сведёт на нет все успехи русского оружия. Через дружественный нам шведский двор мы сумеем дать понять России, что так будет всегда, пока Россия не возобновит с нами правильных дипломатических сношений. В результате императрица должна будет назначить к нам посла, а мы пошлём своего посла в Россию.

Нашим послом будет человек, совмещающий в себе храбрость, осторожность, внешнее обаяние, дипломатическую увёртливость – словом, для должности русского посла мы подыщем совершенно особенного человека. Посол будет осторожно зондировать почву, войдёт в сношения с царевной, его дом будет главной квартирой наших действий. А когда приспеет час, он даст сигнал к поднятию занавеса над политической комедией, которую мы так разыграем!

– Но если этот час не приспеет до того момента, когда императрица скончается? – воскликнула Полетт.

– Виконтесса, для Франции лучше не начинать этого дела совсем, чем начать его преждевременно! – ответил за кардинала Суврэ.

– Совершенно верно, – сказал король. – Итак, проект моей милой виконтессы оказался приемлемым? Я очень рад этому!

– Но надо ещё так много обсудить… – сказала Полетт.

– Только не теперь! – заявил король. – У меня и без того голова кружится от такого длинного серьёзного разговора. Ваша эминенция, в ближайшем будущем мы примемся с вами за работу над этим вопросом, потому что он интересует меня, и я хочу быть всё время в курсе дела. А нашим секретарём будет милая виконтесса де Вентимиль! Ну, а теперь, господа, забудем о России, о царевнах, императрицах и таможенных сборах и предадимся отдыху и веселью!

* * *

Так, за кубками крепкого вина и пряными блюдами из честолюбия куртизанки, продажности попа-министра, трогательной преданности влюблённого маркиза и ленивого тщеславия короля, родилась санкция проекта, которому суждено было существенно изменить положение русских дел. Франция думала только о себе; она хотела капитализировать русское неустройство, холопство, бездеятельность и опутать Россию тонкой, но прочной сетью бесконтрольного политического влияния. Но ни кардинал Флери, хваставшийся своей осведомлённостью, ни сама Россия, пожалуй, не знали, сколько неисчерпаемых возможностей таится в этой великой стране.

Да, Франция ошиблась в расчётах, иначе не стала бы она подводить ту сложную интригу, которая составит содержание следующей книги. И если автору удалось заинтересовать читателя судьбой Столбина и его Оленьки, судьбой маркиза Суврэ, Жанны, её любви и мести, то пусть последует за автором из тёплой парижской весны 1739 года в суровую петербургскую осень 1740 года!

«Если до получения этого письма наши друзья, о прибытии которых меня известила вчерашняя депеша, ещё не успеют выехать из Парижа, то я надеюсь, что вместе с верительными грамотами Ваше Превосходительство пришлёте мне подробные инструкции относительно всех затруднений, о которых я имею честь сообщить Вам ниже. Положение всё запутывается, и маркизу будет легче изложить мне словесно взгляды королевского правительства, чем Вашему Превосходительству сделать это письменно. Повторяю, положение так запутывается, становится настолько сложным, что может показаться, будто ради интересов Франции я иду против французских же интересов. Я положительно затрудняюсь достаточно кратко и ясно изложить вам всё это…»

Писавший эти строки – французский посол при русском дворе Иоахим-Жак Тротти маркиз де ла Шетарди – положил перо, встал и задумчиво подошёл к ярко топившемуся камину, у огня которого стал потирать зазябшие руки. Он был в меру высок, хорошо сложён, строен и одет со всей изысканностью прирождённого победителя сердец. Орлиный нос и энергичная дуга бровей придавали выражение смелости и отчаянной решимости его выхоленному, красивому лицу, которое, однако, при более внимательном наблюдении несколько отталкивало избытком самонадеянности и надменности.

Но теперь выражение самонадеянности значительно отступало перед той крайней озабоченностью, о которой ясно говорили нахмуренный лоб и сдвинутые брови посла. Действительно, его положение было не из лёгких. Он просит инструкций, которые даже при помощи курьера могут быть доставлены ему не ранее как дней через пятьдесят, так как даже верховой с расставленными подставами проходил расстояние от Петербурга до Парижа в двадцать – двадцать пять дней. А между тем необходимость действовать может возникнуть теперь же! Так как же изложить своему правительству положение момента настолько ясно, чтобы сразу была видна создавшаяся необходимость действовать именно так, а не иначе?

После довольно долгого раздумья Шетарди пожал плечами, энергично махнул рукой и, вернувшись к письменному столу, продолжал писать:

«Прежде всего начну с некоторого маловажного трения, которое я предвижу. Конечно, в данном случае вопрос идёт только о небольшой подробности этикета, но без специальных инструкций Вашего Превосходительства я не могу уступить в этом.