Елизавета Петровна - Сахаров Андрей Николаевич. Страница 89

Вдруг из соседней подворотни выскочила собака и с лаем кинулась на монаха. Тот вздрогнул и быстро отскочил в сторону, и это движение вышло совсем не стариковским, не вязалось с общей старческой расслабленностью «святого отца».

– Э! Да монах как будто вовсе не так стар, как кажется! – удивлённо вскрикнул Ванька, приникая к окну, словно тигр, подстерегающий горящим, хищным взглядом жертву.

Вот из ворот вышел какой-то мужик, отогнал собаку и, сняв шапку, подошёл к монаху под благословение. Видно было, что старик замялся, как бы смутился, и его благословение вышло неловким и неумелым…

– Да это и не монах вовсе! – крикнул Ванька, вскакивая, чтобы броситься следом за стариком.

Тут его взгляд случайно упал на Алёну: она была бледна и дрожала, как в лихорадке.

– Э-ге-ге! – отчеканил Каин. – Да ты, кажись, про это больше знаешь, чем кто другой?

– Ничего я не знаю! – затараторила Алёна, опуская книзу испуганно бегавшие взоры. – Вот разрази меня Господь, если я что-нибудь знаю…

– Смотри мне в глаза! – рявкнул Ванька.

Алёна подняла взор, но сейчас же снова опустила его, побледнев ещё больше.

Теперь Ванька уже не сомневался, что перед ним только что был человек, лишь переодетый монахом, и что жена посвящена в тайну этого маскарада. Но он некоторое время колебался, за что ему приняться прежде всего. Конечно, лучше всего было бы догнать монаха, а жену допросить потом. Но вдруг как монах успеет скрыться, а тем временем и Алёна сбежит! Конечно, он найдёт её, да ведь у бабы деньги есть, опять может в Москву перекинуться, а тем временем важное дело здесь упустишь!

Вдруг в его воспоминании промелькнула фраза, сказанная Кривым по поводу отношений Олениной к Шетарди. «Тут политики, брат, не ищи, а ежели она и есть, так совсем с другой стороны». Остановить монаха, не зная, кто он, при теперешнем преизобилии как антиправительственных, так и правительственных интриг было опасно… Нет, сначала надо было узнать…

– Кто это был? – спросил он, подступая к жене и впиваясь в неё стальным блеском холодных, не ведавших жалости глаз.

– Да не знаю я, Ванюшенька, не знаю, родной…

– Врёшь, змея подколодная! – крикнул Каин и ударил Алёну по лицу с такой силой, что она, как сноп, рухнула на пол. – Ты знаешь, – продолжал он, хватая её за косу, – знаешь и скажешь!

И он поволок её за волосы в чулан, откуда звуки почти не вырывались наружу.

Столбин не застал во дворце царевны. Тогда он попросил вызвать ему Мавру Егоровну Шувалову, был допущен в её комнату, где и открылся ей. Мавра немало поохала над искусным маскарадом Петра Андреевича, сообщила, что цесаревна Елизавета в данный момент находится в Смольном, и с удовольствием согласилась взять на своё попечение Оленьку, которая ожидала решения своей участи на дворе. Шувалова даже сказала, что Оленьку можно будет взять в штат царевны в качестве хотя бы камер-фрейлины.

Успокоившись за судьбу любимой женщины, Столбин отправился в Смольный.

Мы уже говорили, что под влиянием нанесённого ей оскорбления Елизавета Петровна хотела во что бы то ни стало побороть свою робость и приступить к решительным мерам Но как? Это было только легко сказать…

Правда, преображенцы очень любили свою «матушку», как они называли цесаревну, но пошли ли бы они за неё в открытую борьбу против существующего правительства? За некоторых Елизавета Петровна могла ручаться, но их было слишком мало для открытой борьбы. В этом отношении предстояло ещё много поработать, много разбросать денег, а именно это-то и было больным местом заговора: средств было слишком мало.

Да и главное: не было системы, не было планомерной объединённости. Были заговорщики, но не было ни заговора, ни партии. О низвержении Брауншвейгского дома и восстановлении дома Романовых в лице царевны Елизаветы говорилось очень много, но ни разу серьёзно и основательно не был затронут вопрос: да как же в сущности всё это должно произойти? Полагались на случай, на неизменное русское «авось» – и только!

Лесток, ясно видевший всю гибельность такого положения вещей, был тем не менее бессилен сделать что-нибудь. Все его попытки неизменно разбивались о неустойчивую, легко загорающуюся и ещё легче погасавшую натуру царевны, её легкомыслие, робость, нерешительность и неспособность к твёрдому, непреклонному следованию к одной и той же цели.

Мы помним, что, воспользовавшись минутой упадка духа царевны, Лесток выговорил себе право вступить в положительные переговоры с французским послом. Но в течение ночи он передумал и решил, что это ещё успеется, что сначала надо подвести некоторый учёт действительным силам заговорщиков.

С этой целью в один из ближайших дней в Смольном собрались все те, кто принимал искреннее, горячее участие в деле царевны. Помимо Елизаветы Петровны и самого Лестока, тут были: Александр и Пётр Шуваловы, камер-юнкер двора Елизаветы Михаил Илларионович Воронцов, человек, очень много сделавший для царевны хотя бы тем, что, пользуясь большим влиянием на жену брата Романа, Марфу Ивановну, происходившую из богатого купеческого рода Сурминых, широко пользовался её кошельком для расходов по подкупам нужных цесаревне людей. Кроме того, здесь были гвардеец Грюнштейн, родом немецкий еврей, бывший в Дрездене маклером по продаже ювелирных изделий и приехавший в Россию искать счастья, затем немец Шварц, перешедший в русскую армию по инженерному ведомству, и, наконец, капитан (то есть ротный командир) Ханыков.

Разумеется, разговор вёлся о перевороте и шансах на него. Грюнштейн, служивший в роте Ханыкова, говорил, что его рота вся целиком пойдёт за царевну, стоит только дать им знак. Со своей стороны, ручаясь за свою роту, Ханыков знал, что преображенцы все охотно пойдут за свою «матушку» и единственное опасение вызывает рота капитана Мельникова. Последний пользовался большим влиянием в полку, и с ним приходилось считаться.

– Но разве его нельзя попросту купить? – спросил Лесток.

– Право, не знаю, – ответил Ханыков. – Правда, он испытывает теперь очень большие денежные затруднения, но по существу он – честный солдат, и если не суметь заставить его по совести перейти на нашу сторону, то из-за денег он, пожалуй, этого не сделает.