Исторические портреты. 1613 — 1762. Михаил Федорович — Петр III - Сахаров Андрей Николаевич. Страница 14

— Готов ехать к казни, а меньше Ивана Никитича мне не бывать.

До казни дело не дошло, но Лыкова царь приказал выдать головою своему дяде.

Такие дела Михаилу Федоровичу приходилось слушать, участвовать в их разборе довольно часто. Но его одолевали заботы и более неотложные, чрезвычайные. Нужно было налаживать жизнь в разоренной стране; для этого потребны прежде всего средства и силы. Способна ли их дать Россия, только начавшая выходить из Смуты?

Источники того времени сообщают о страшном запустении страны. Многие селения были сожжены, жители их или погибли, или разбежались. В избах нельзя ночевать от смрада — они были забиты неубранными трупами. Картины эти напоминают то, что происходило на Руси в памятную лихую годину «Батыева нахождения».

Многие крестьяне, оставшиеся в живых, забросили пашню или распахивали гораздо меньше, чем до Смуты. Резко возросло число бобылей; в ряде уездов их стало больше, чем крестьян. На Рязанщине (1616 год) пустошей в поместных землях дворян оказалось в двадцать два раза больше, чем пашни. Подобная же картина и по другим уездам. По словам Палицына, в Смутное время «орание (пахота. — В.Б.) и сеятва, и жатва мятешеся, мечу бо на выи (шее. — В.Б.) у всех всегда належащу» — под угрозой меча всякая работа на пашнях или прекратилась, или шла кое-как. Многие не только крестьяне и прочий «подлый люд», но и мелкопоместные дворяне (особенно к югу от реки Оки) разорились, обнищали, «валялись по кабакам».

Едва ли не по всей Европейской России бесчинствовали шайки интервентов, «своих» разбойников. Со всех сторон неслись стоны, жалобы на «воров», вымогательства воевод и приказных людей. Порча нравов охватила в смутные годы все слои общества, а слабость власти тому не препятствовала и даже способствовала. Исаак Масса, голландец, живший тогда в Москве, наблюдавший не один год то, что творилось в стране, страдавшей от безначалия, резкого ослабления государственного порядка, записал в своем сочинении: «Надеюсь, что Бог откроет глаза юному царю, как то было с прежним царем Иваном Васильевичем, ибо такой царь нужен России. Иначе она пропадет. Народ этот благоденствует только под дланью своего владыки, и только в рабстве он богат и счастлив».

Так размышлял вдумчивый голландец: России нужен, мол, строй деспотический в лице строгого, но справедливого правителя-царя. А россияне, рабы по натуре, подчиняются только сильной руке монарха, самодержца. Правда, он упускает из виду, что у русских имелись и вольнолюбивые традиции: старинное вече в Новгороде Великом и других городах; крестьянские обшины, мирские сходки, казацкие круги, рады не раз выступали против своих господ-угнетателей, в том числе и в годы Смуты, даже свергали правителей. Его похвалы в адрес Ивана Грозного игнорируют тот несомненный факт, что его неправедные действия, в том числе и массовый террор, во многом подготовили Смуту с ее разрухой, безначалием; в конечном счете — и избрание царем слабого в делах правления Михаила Федоровича, с гордостью именовавшего Ивана IV своим дедом.

Положение в стране оставалось еще долгое время таким, что можно было прийти в отчаяние. Новая власть начинает принимать меры. 24 мая 1613 года, еще до своего венчания на царство, Михаил Федорович шлет грамоту богатейшим промышленникам Строгановым. В ней ее составители ссылаются на жалобы служивых людей, от дворян до стрельцов и «до всяких ратных людей» (они кровь свою проливали, а теперь «службы своей исполнять им нечем за великою бедностью»). Далее — «в казне нашей (царской. — В.Б.) денег и хлебных запасов в житницах нет, служивым людям жалованья дать нечего». Между тем «выходцы и языки» (выходцы из польского плена и польские пленники) говорят о скором походе литовцев на Москву. «Сколько вы (Строгановы. — В. Б.) с своих вотчин в нашу казну денежных доходов платите, нам про то подлинно неведомо». Послан к ним А. И. Вельяминов взять с их вотчин денежный доход за прошлый и нынешний годы. Кроме того, просить взаймы денег, хлеба, рыбы, соли, сукон и прочих товаров ратным людям для «христианского покою и тишины». Все это «дать без кручины» («Дайте сколько можете»), так как заем будет записан в книги, из которых Строгановым вручат выписи. «А как в нашей казне деньги в сборе будут, то мы вам велим заплатить тотчас». А «службу вашу к нам и раденье ко всему Московскому государству учиним навеки памятными».

Строгановыми власти не ограничились. Такие же грамоты разослали по всем городам. Многие не в силах были вносить деньги, и их ставили на правеж, «вкидывали в тюрьму». Сборщики и воеводы, как и разбойники или литовцы, грабили местных жителей. Подати взимались властями с помощью воинских отрядов.

Много времени и усилий требовалось для улаживания внутренних неурядиц. Из Казани пришла весть: казанское войско во главе с Никанором Шульгиным, посланное Земским собором против казаков Заруцкого, остановилось в Арзамасе. Их начальник, уверяя Москву, что войско присягнуло Михаилу Федоровичу, на самом деле уговаривал ратников не признавать нового царя, избранного — де без совета с Казанским государством. Шульгин, мечтавший, вероятно, об отделении «Казанского государства», надеялся на помощь мятежных казаков. С тем поехал в Казань, но ее жители отказали ему: «казацкое царство» нам — де надоело, и потому мы присягнули Романову. Более того, арестовали его на подъезде к Казани, в Свияжске. Узнав об аресте Шульгина, царь удивился, приказал выяснить, в чем дело. За что Шульгин сидит «за приставами»? Ему объяснили и судьбу мятежника решили быстро — сослали его в Сибирь, где он «скончал живот свой».

Сложнее оказалось с Заруцким. Его казаки, вынужденные уйти из-под Москвы, разграбили, опустошили Михайлов. Потом перебрались в Епифань. От него, с одной стороны, сбегали сотни казаков, детей боярских, с другой — приходили к нему черкасы, то есть украинские казаки. Сам Заруцкий хотел идти на юг; Марина Мнишек, оказавшаяся, после двух самозванцев, в стане казацкого атамана, звала его в Литву. «Многие казаки» на круге «хотят обратиться к государю».

Заруцкий и его казаки продолжали грабить и разорять города и уезды к югу от Оки. От них страдали вотчины, поместья бояр и дворян. Против него выслали из Москвы войско князя И. Одоевского. Заруцкий, имевший несколько тысяч человек, отступал. У Воронежа в двухдневном сражении Одоевский разбил его «наголову, и тот „с немногими людьми“ убежал в степь, к реке Медведице, притоку Дона. Так изображается дело в отписке Одоевского. Один же из летописцев говорит, что он ничего не мог сделать с Заруцким, который, побив многих воронежцев, направился к Астрахани.