Исторические портреты. 1762-1917. Екатерина II — Николай II - Сахаров Андрей Николаевич. Страница 106

Появившийся в 1801 г. в Петербурге его бывший наставник Лагарп, который возглавлял ранее Гельветическую республику в Швейцарии и вынужден был столкнуться с той же проблемой — отменой в этой стране крепостного состояния крестьян, предупреждал Александра, что этот вопрос «очень легко решают в кабинетах, но с величайшим трудом в действительной жизни». Он советовал императору проявлять здесь выдержку и постепенность, «а главное — без малейшего посягательства на права собственности».

По существу, именно в либеральном окружении Александра зарождается та основная идея решения крестьянского вопроса — осторожность, постепенность, охранение интересов помещиков, которая так полно в дальнейшем вызрела уже в умах деятелей эпохи отмены крепостного права в России, получила дальнейшее развитие в реформах П. А. Столыпина и досталась по наследству еще Временному правительству.

Основная общественная и политическая сила России вплоть до начала XX века — помещичий класс — вовсе не хотела быть унесенной ветром «аболиционизма», и это прекрасно понимали не только императоры, но и их противники: даже декабристы весьма осторожно и противоречиво подходили к решению этой проблемы.

Александр, видимо, понял это одним из первых государственных деятелей страны, поскольку ему пришлось вплотную столкнуться с этой проблемой.

И тем не менее он осторожно, постепенно, с большой оглядкой, постоянно инициируя дворянство и как бы отстраняясь от личного участия в этом вопросе, продвигал его вперед.

В 1811 г. в России была переведена книга польского сенатора В. Стройковского «Об условиях помещиков с крестьянами», в которой он описал наиболее выгодное устройство сельского хозяйства, учитывающее ликвидацию личной зависимости крестьян от помещиков.

В России книга вызвала дружное негодование крепостников, и один из них, В. В. Попов, обратился с возмущенным письмом к Александру. «Государь! — писал автор. — Благосостояние и сила империи основываются на твердости связей, все части соединяющих. Внушения о расторжении их весьма опасны».

Прочитав письмо, Александр пришел в ярость: «Писание ваше нахожу я совершенно излишним», — отвечал он своему корреспонденту. Но это было личное письмо — не более, хотя и оно показывало общее настроение мыслей Александра.

Аналогичный случай повторился через три года, когда государственному секретарю адмиралу Шишкову было поручено изготовить проект манифеста по случаю победы России над Наполеоном.

Верный своим реакционным воззрениям, Шишков восхвалял в проекте крепостное право, патриархальные отношения крестьян и помещиков («Существующая между ними, на обоюдной пользе основанная, русским нравам и добродетелям свойственная связь… не оставляет в нас ни малого сомнения, что, с одной стороны, помещики отеческою о них, яко о чадах своих, заботою, а с другой — они, яко усердные домочадцы, исполнением сыновних обязанностей и долга приведут себя в то счастливое состояние, в коем процветают добронравные и благополучные семейства».

По словам самого Шишкова, Александр, прочитав проект, вспыхнул, оттолкнул от себя бумаги и сказал: «Я не могу подписывать того, что противно моей совести и с чем я нимало не согласен», затем он вычеркнул слова «на обоюдной пользе основанная». После этого случая Шишков пришел к выводу, что у императора сложилось «несчастное предубеждение против крепостного в России права, против дворянства и против всего прежнего устройства и порядка».

Позитивная оценка Шишкова была снята, но общую его характеристику как существующего в России общественного явления Александр оставил без изменения. В этом он был весь: все понимающий, хранящий в глубинах души свои истинные пристрастия и принципы, осторожный и внимательный политик.

Невольно вспоминаются оценки, данные ему мемуаристами и историками: робкий, двуличный, пассивный и т. д. Да о нем ли все это было сказано? Реальная жизнь показывает нам совсем иное — натуру целеустремленную, властную, исключительно живую, способную на чувства и переживания, ум ясный, прозорливый и осторожный, характер гибкий, способный к самоограничению, к мимикрии, учитывающий, с какого рода людьми в высших эшелонах российской власти приходится иметь дело.

В это трудное, переходное для России время, в период тяжкой борьбы с Наполеоном, послевоенного переустройства Европы, окруженный временами как всеобщим почитанием, так и всеобщим недовольством, находясь под постоянным страхом государственного переворота, он просидел на троне без малого четверть века — одинокий, всегда закрытый и легко и хорошо чувствовавший себя, по мнению мемуаристов, лишь с самыми близкими к нему людьми — сестрой, старыми флигель-адъютантами, слугами — камердинером, парикмахером; здесь он мог быть самим собой…

Шло время, Александр по-прежнему осторожно, но настойчиво подвигал вперед решение крестьянского вопроса. В 1816 г. он поддержал инициативу эстляндского дворянства, проявившего готовность освободить крепостных крестьян.

По новому положению, утвержденному императором, крестьяне получали личную свободу, но лишались права на землю: знакомый для XIX в. мотив впервые достаточно громко прозвучал на всю Россию.

В 1817 г. Александр попытался подтолкнуть к такой же инициативе помещиков Малороссии, поручив через генерал-губернатора князя Н. Г. Репнина предводителю дворянства Полтавской губернии С. М. Кочубею подать на этот счет свои предложения. Через год С. М. Кочубей составил «Правила для свободного состояния помещичьих крестьян» и представил их царю. Все дело совершалось в глубокой тайне. Кочубей ушел от решения вопроса об отмене крепостного права и тем вызвал глубокое разочарование царя. Когда же Репнин, инспирированный Александром, в 1818 г. на собрании дворян Полтавской и Черниговской губерний произнес речь, в которой призывал дворян принести «жертвы» «для пользы общей», это вызвало взрыв негодования крепостников и вновь встревожило Александра. Малороссийское дворянство, в отличие от помещиков Прибалтики, не желало проявлять подобной инициативы.

В этом же году, отправляясь в Варшаву, Александр сказал своему флигель-адъютанту Лопухину, «что он непременно желает освободить и освободит крестьян от зависимости помещиков», а когда Лопухин сказал ему о трудностях в этом деле и возможном сопротивлении, Александр ответил: «Если дворяне будут противиться, я уеду со всей своей фамилией в Варшаву и оттуда пришлю указ». И снова мы видим знакомую линию: упорное желание продвинуть вперед дело и страх перед возможной реакцией российского дворянства.