Исторические портреты. 1762-1917. Екатерина II — Николай II - Сахаров Андрей Николаевич. Страница 13

О том, как Екатерина понимала разницу между теорией и реальной практикой, свидетельствует ее знаменитый диалог с Дени Дидро. Когда великий француз приехал в Россию, императрица приняла его со всевозможным почтением и вела с ним долгие разговоры, в значительной мере сводившиеся к монологам философа, почитавшего своим долгом наставлять императрицу в том, что и как ей следует делать. Екатерина, казалось, внимала ему, но не спешила исполнять его советы. Когда же озадаченный Дидро увидел, что усилия его остаются втуне, и поинтересовался у государыни, почему она не бросается немедленно действовать по его указаниям, Екатерина отвечала: «Вашими высокими идеями хорошо наполнять книги, действовать же по ним плохо. Составляя планы различных преобразований, вы забываете различие наших положений. Вы трудитесь на бумаге, которая все терпит, между тем как я, несчастная императрица, тружусь для простых смертных, которые чрезвычайно чувствительны и щекотливы».

Еще ранее встречи с Дидро, во время путешествия по Волге в 1767 г., она писала Вольтеру, торопившему ее с изданием новых законов: «Подумайте только, что эти законы должны служить и для Европы, и для Азии; какое различие климата, жителей, привычек, понятий! Я теперь в Азии и вижу все своими глазами. Здесь 20 различных народов, один на другого не похожих. Однако ж необходимо сшить каждому приличное платье. Легко положить общие начала, но частности? Ведь это целый особый мир: надобно его создать, сплотить, охранять».

С годами Екатерина сделалась отчаянной русской патриоткой, и это также важная черта ее мировоззрения, без учета которой невозможно понять и правильно оценить ее деяния. Не без намека на собственную блестящую карьеру, она писала, что Россия для иностранцев является «пробным камнем их достоинств»: «Тот, кто успевал в России, мог быть уверен в успехе во всей Европе… Нигде, как в России, нет таких мастеров подмечать слабости, смешные стороны или недостатки иностранца: можно быть уверенным, что ему ничего не спустят, потому что, естественно, всякий русский в глубине души не любит ни одного иностранца». В 1782 г. сыну и невестке, описывавшим в письмах к матери виденные ими в Европе красоты, она замечает: «Хотя никогда я не была в странах, которые вы посетили, однако всегда была того мнения, что с маленьким старанием мы бы пошли наравне со многими другими». А уже в самом конце жизни, за несколько месяцев до смерти, в частной записке Н. П. Румянцеву Екатерина пишет: «Было время, в которое приказано было все заимствовать у датчан, потом у голанцов, потом у шведов, потом у немцев, но уские кафтаны таковых тел малых не были впору колосу нашему и долженствовали исчезнуть, что и збылось».

Подчеркнутый русский патриотизм Екатерины проявлялся и в глобальных политических вопросах, и в более мелких. Так, например, показательно, что, учреждая в 1769 г. орден Св. Георгия, императрица сделала его именно во имя одного из наиболее почитаемых на Руси святых. Причем все надписи на новом ордене, которому предстояло оставаться высшей воинской наградой России вплоть до 1917 г., были сделаны русскими, а не латинскими, как на других орденах того времени, буквами. Позиция Екатерины имела огромное значение для формирования русского национального самосознания, собственно понятия русского патриотизма. Не случайно само слово «родина» с легкой руки Г. Р. Державина впервые появляется на русском языке именно в екатерининскую эпоху.

Географические и климатические условия России таковы, полагала Екатерина, что для этой страны годится только одна форма правления — самодержавие. «Государь есть Самодержавный, ибо никакая другая, как только соединенная в его особе власть, не может действовать сходно с пространством толь великаго государства. „…“ всякое другое правление не только было бы России вредно, но и в конец разорительно». Эта мысль, высказанная ею в самом начале царствования, в разных вариантах встречается в ее бумагах и в последние десятилетия жизни.

Если у Екатерины и был некий политический идеал, то это, несомненно, Петр Великий. Императрица не раз провозглашала себя продолжательницей его дела. Следовать заветам Петра в ее понимании значило и во внешней, и во внутренней политике продолжать линию на создание империи с сильной центральной властью, развитой экономикой, обеспечивающей материальный достаток подданных и военные нужды государства, и с активной внешней политикой, позволяющей играть доминирующую роль на международной арене. С осуждением писала она о преемниках великого преобразователя: «От кончины Петра Перваго до возшествия императри[цы] Анны царствовала невежества, собственная корысть и барствовалась склонность к старинным обрядам с неведением и непониманием новых, введенных Петром Первым. От сего родилось отрешение надворных судов в 1726 году, поручение суда и расправы воеводам в 1727. Определение, подписанное Верховным Тайным советом и коя и ныне хранится в Инастранной коллегии, чтоб упустить во все флот, а армию некомплектовать, — вернейшей способ, чтоб завистливыя соседы Россию по клачкам разобрали, как заблагоразсудят».

В соответствии с заветами Петра «правила» собственного царствования Екатерина формулировала в пяти пунктах:

«1. Нужно просвещать нацию, которой должен управлять.

2. Нужно ввести добрый порядок в государстве, поддерживать общество и заставить его соблюдать законы.

3. Нужно учредить в государстве хорошую и точную полицию.

4. Нужно способствовать расцвету государства и сделать его изобильным.

5. Нужно сделать государство грозным в самом себе и внушающим уважение соседям».

Екатерина мечтала быть равной Петру и таковой, видимо, себя ощущала. Но этого ей было мало. Заслугу Петра она видела в преодолении варварства [14] , но ей хотелось превзойти царя-реформатора, а значит, в его деяниях нужно было найти слабое место. Это было нетрудно, ведь начинавший все сызнова Петр действовал больше по наитию, подчиняясь обстоятельствам. Он еще не знал тех истин, той теории, которой владела Екатерина, и потому, как она считала, был жесток, склонен к насилию и правил при помощи страха и наказания. Эти его методы устарели, были анахронизмом. И она, просвещенная государыня, могла опереться на любовь и доверие подданных и быть справедливой и гуманной. Ей, продолжавшей начатое Петром, уже не нужно было ничего ломать и можно было не решать все проблемы «кавалерийским наскоком», а действовать обдуманно, последовательно и не спеша, создавая земной рай для своих подданных. «Я иных видов не имею, как наивящее благополучие и славу отечества и иного не желаю, как благоденствия моих подданных, какого б они звания ни были», — пишет Екатерина в 1764 г. князю А. А. Вяземскому, и можно не сомневаться, что пишет искренне, ибо это строки из секретной инструкции вновь назначаемому генерал-прокурору Сената, то есть из документа, в котором не было нужды лукавить.