Исторические портреты. 1762-1917. Екатерина II — Николай II - Сахаров Андрей Николаевич. Страница 136

В тот же день начались аресты членов тайных обществ. Участие в процессе декабристов стало для Николая I первым опытом государственного управления. Он лично отдавал приказания об арестах и распоряжения об условиях содержания декабристов в крепости и на гауптвахте. Он сам допрашивал и руководил ходом дознания. Наряду с журналами Следственного комитета, учрежденного для раскрытия обстоятельств противоправительственного заговора и восстания 14 декабря, сохранились специальные докладные записки, в которых председатель комитета, военный министр А. И. Татищев почти ежедневно, а то и по нескольку раз в день информировал императора о ходе расследования. Записки эти за первый месяц следствия буквально испещрены резолюциями и указаниями Николая — настолько глубоко и тщательно вникал он во все детали. В этой новой для него деятельности закладывались основы его будущих методов управления государством.

Не останавливаясь на подробностях участия Николая в суде и следствии над декабристами, укажем только на его решающую роль в вынесении смертного приговора пяти членам тайного общества. На протяжении всех шести месяцев, пока длилось следствие, Николай не раз публично заявлял, что удивит мир своим милосердием. Однако в душе он, видимо, с самого начала вынашивал мысль о смертной казни зачинщикам заговора и активным участникам восстания. Еще 6 июня 1826 г., за три дня до получения от Верховного уголовного суда его решения, Николай писал Константину: «В четверг (3 июня) начался суд со всей подобающей торжественностью. Заседания идут без перерыва с десяти часов утра до трех часов дня, и несмотря на это, я еще не знаю, приблизительно к какому числу может кончиться. Затем последует казнь — ужасный день, о котором я не могу думать без содрогания. Предполагаю произвести ее на эспланаде крепости». Это письмо, где речь идет не только о казни как решенном деле, но и о месте приведения ее в исполнение, не оставляет сомнений в том, что решение было принято Николаем еще до окончания судебного разбирательства. Однако император сделал все возможное, чтобы создать впечатление, что не он, а суд был инициатором смертной казни. В подписанном 10 июня докладе Верховного уголовного суда все подсудимые были разделены на разряды по степени их вины. Пять декабристов — П. И. Пестеля, К. Ф. Рылеева, С. И. Муравьева-Апостола, П. Г. Каховского, М. П. Бестужева-Рюмина — суд поставил вне разрядов, приговорив их к смертной казни четвертованием. Тридцать одного декабриста, отнесенного к первому разряду, присудили к смертной казни через отсечение головы. Получив доклад суда, Николай заменил смертную казнь для первого разряда каторжными работами и несколько смягчил наказания по другим разрядам. О тех же, кто был поставлен вне разрядов, Николай писал в указе, данном Верховному уголовному суду 10 июня: «Участь преступников „…“, кои по тяжести их злодеяний поставлены вне разрядов и вне сравнения с другими, предаю решению Верховного уголовного суда и тому окончательному постановлению, какое о них в сем суде состоится».

Но в тот же день, когда Николай старался переложить формальную ответственность за решение о казни пяти декабристов на других, начальник Главного штаба И. И. Дибич по его поручению писал председателю Верховного уголовного суда П. В. Лопухину:

«Милостивый государь князь Петр Васильевич. В Высочайшем указе о государственных преступниках на докладе Верховного уголовного суда, в сей день состоявшемся, между прочим в статье 13-й сказано, что преступники, кои по особенной тяжести их злодеяний не вмещены в разряды и стоят вне сравнения, предаются решению Верховного уголовного суда и тому окончательному постановлению, какое о них в сем суде состоится.

На случай сомнения о виде казни, какая сим преступникам судом определена быть может, государь император повелеть соизволил предварить Верховный суд, что Его Величество никак не соизволяет не только на четвертование, яко казнь мучительную, но и на расстреляние, как казнь, одним воинским преступлениям свойственную, ни даже на простое отсечение головы и, словом, ни на какую казнь, с пролитием крови сопряженную». Таким образом, предписание Николая без всяких отклонений определяло и способ казни. Но пока она не свершилась, им продолжала владеть тревога. Вот что писал он через два дня матери:

«Дорогая и добрая матушка, приговор произнесен и объявлен виновным. Трудно передать то, что во мне происходит; у меня прямо какая-то лихорадка, которую я не могу в точности определить. К этому состоянию примешивается чувство какого-то крайнего ужаса и в то же время благодарности Богу за то, что он помог нам довести этот отвратительный процесс до конца. У меня положительно голова идет кругом. Если к этому еще добавить, что меня бомбардируют письмами, из которых одни полны отчаяния, другие написаны в состоянии умопомешательства, то уверяю вас, дорогая матушка, что одно лишь сознание ужаснейшего долга заставляет меня переносить подобную пытку. Дело это должно совершиться завтра в три часа утра». Жалобам Николая можно поверить. Но, несмотря на терзавшую его тревогу, а может быть, именно вследствие ее, Николай отнесся к предстоящему трагическому событию с тем же вниманием и педантизмом, с каким он раньше вникал в детали следствия. Об этом говорит сохранившийся собственноручный текст разработанного им обряда казни и экзекуции над остальными декабристами.

Наконец казнь свершилась. Приговор над остальными декабристами начал приводиться в исполнение. Пора было заняться государственными делами. Вступая на престол, Николай по вполне понятным причинам не имел ясного и определенного представления о том, какой бы он хотел видеть Российскую империю. Отметим только, что сильное впечатление на молодого Николая произвели частые беседы с Н. М. Карамзиным, который во время междуцарствия чуть ли не ежедневно встречался с будущим императором, стремясь передать ему свое представление об основных началах русской жизни и о роли самодержавного монарха в России. Идеи, внушенные историографом Николаю, мало отличались от того, что он сформулировал еще в 1811 г. в записке «О древней и новой России» и что нашло свое отражение в «Истории государства Российского». При этом Карамзин, с огромным пиететом относившийся к Александру I, страстно обличал принятую им правительственную систему, «несбыточные мечтания», которые были внушены покойным императором части общества, произвол и злоупотребления чиновников. Карамзин был настолько резок, что во время одной из бесед императрица Мария Федоровна, не выдержав, воскликнула: «Пощадите, пощадите сердце матери, Николай Михайлович!», на что Карамзин ответил: «Я говорю не только матери государя, который скончался, но и матери государя, который готовится царствовать». Но все же принципы того, что впоследствии получило наименование «николаевской системы», складывались исподволь и постепенно.