Петр II - Сахаров Андрей Николаевич. Страница 22

«Не любит меня царь-муж, не любит; видно, краше да милее себе нашёл, а я не нужна ему стала. По месяцу и больше в глаза не вижу Петра. Разлюбил он, разлюбил. А я ли его не любила, я ли не голубила? И вот плата за мою любовь, за мою ласку. Ему новшества разные нужны да диковинки заморские, а не жена», – думала молодая царица.

Со слезами встречала она супруга и упрекала его за частые отлучки. Хмурился Пётр, слушая упрёки жены; не по нраву ему это было; он совсем охладел к Евдокии Фёдоровне и опять покинул её.

Напрасно останавливали Петра царица-мать и молодая жена.

– Не к тому я призван, государыня-матушка, чтобы дома сидеть сложа руки: меня ждёт большая работа, большая ломка. Прости и благослови сына на великий труд! – прощаясь с матерью, проговорил Пётр, а к своей молодой жене обратился с такими словами: – Ни слезами, ни попрёками меня ты не остановишь, а только озлобишь больше.

Проходили недели, месяцы, а царь Пётр всё был в отлучке. Слёзными письмами звали царица-мать и молодая жена; Наталья Кирилловна настоятельно требовала его возвращения, а Евдокия Фёдоровна умильно присоединяла и свои просьбы:

«Государю моему радости, царю Петру Алексеевичу, – писала молодая царица. – Здравствуй, свет мой, на множество лет! Просим милости, пожалуй, государь, буди к нам не замешкав. А я при милости матушкиной жива, женишка твоя Дунька челом бьёт».

А тут шепнули царице Евдокии Фёдоровне, что у царя Петра на стороне есть другая жена, «немка Монсиха», не венчанная, и это разожгло ревность в сердце молодой царицы.

Когда приехал Пётр, она встретила его с большими упрёками и большими слезами. Произошла ссора, и следствием этого было то, что Евдокия Фёдоровна угодила в монастырь, была насильно пострижена и стала не царицею московской, а монахиней Еленой. Вместо пышных царских хором очутилась она в убогой келье, одинокая, всеми забытая, всеми оставленная.

Тяжко ей было от этой жизни. Прежде времени состарилась Евдокия Фёдоровна. Потускнели у неё очи, пропал румянец с лица, щёки ввалились, и её красивые волосы сединой покрылись. И стала она думать о мести царю-гиганту.

Подрос царевич Алексей и стал бывать у матери в монастыре. Мать стала вооружать его против отца, но это повело лишь к гибели несчастного царевича Алексея. Погиб лютой смертью и красавец генерал Степан Глебов, к которому была неравнодушна царица, а её саму под строгим караулом отправили в Ладогу, в Успенский монастырь. Тут она и прожила немало лет в тесной келье, под бдительным присмотром, до дня кончины императора Петра Великого. С воцарением императрицы Екатерины I бывшую царицу перевезли в Шлиссельбург, а оттуда в Москву, в Новодевичий монастырь.

Войдя в свою келью, царица-инокиня переоделась и, усаживаясь в кресло, обратилась к своей юной гостье:

– Так ты – дочь боярина, то бишь графа Бориса Петровича Шереметева? Мой покойный царь-муж русских прирождённых бояр в немецкие графы производил. Любил покойник Неметчину и чуть всей Руси в Неметчину не повернул! – взволнованно добавила она и, показывая графине Наталье место на стуле, рядом с собою, предложила ей: – Садись!.. В ногах правды нет!

– Смею ли я, царица-матушка, сидеть пред тобою?

– Какая я царица? Монахиня смиренная я, а не царица… Точно, была и я царицей, только это давным-давно прошло. Всё прошло, всё порушилось… Ну, поведай мне, Натальюшка, что нового? Правду ли говорят, что мой внучек-царь Меншикова отправил в ссылку?

– Правда, государыня-матушка, правда, князь Меншиков в государеву опалу попал.

– И ништо, ништо ему. Ещё лютой казни следовало бы его предать. Злодей он, мне и сынку моему злополучному. Немало этот Меншиков злобы да несчастья принёс. О, Господи, прости, помилуй!.. Словами своими я грех совершила! Грешница я, грешница!.. Да уж больно много я выстрадала, много лютого горя перенесла, оттого и сердце моё стало такое злобное! Значит, Меншикова постигла кара Господня? О его падении недавно писал мне Остерман. Да плохо я ему верю: подлиза он, льстец, хитрый немец. Крепко боюсь я, что он и внука моего, Петрушеньку, испортил… Вот ещё Долгоруковых я, грешница, недолюбливаю! А говорят, князь Иван днюет и ночует у государя… Государь молоденек, привязчив, глядишь – живо всего послушает, что вороги его из корысти для себя посоветуют. А долго ли тут до греха? Вот и болит моё сердце, как бы Петрушеньку не испортили!.. Кто их знает, что людишки, близ него, молоденького, несмышлёного, стоящие, задумали. Совсем не знаю я князя Ивана… Может, ты… графинюшка, знаешь его?

– Как же, государыня-матушка, знаю, – вся вспыхнув и опуская свою хорошенькую головку, тихо ответила Наталья Борисовна.

– Да ты что? С чего, что зорька алая, вспыхнула и головушку свою опустила? Видно, полюбила князя Ивана? Так, что ли?

– Матушка царица… Я затем и в обитель приехала, чтобы видеть твои пресветлые очи и, если удастся, испросить твоего благословения на новую жизнь. Князь Иван Алексеевич просит моего согласия с ним под честный венец идти. В Питере я была, там и увидал меня князь Иван. Из Питера он и письмо прислал, просит моего согласия. Скоро он с великим государем в Москву прибудет… В письме-то ещё такая приписка есть: «Хотелось бы мне приехать к тебе в палаты не чужим человеком, а твоим женихом».

– Да мне-то что до этого? С чего ты вздумала моего совета просить?

– А вот с чего, матушка государыня! Ты – святая старица, много горя перенесла и разного несчастья вытерпела, изведала жизнь. Вот Бог и надоумил меня просить твоего совета и последовать мудрым словам твоим. Ещё, матушка царица, ты изволила сказать, что государь привязался к князю Ивану. Правда это… А ведомо ли тебе, что князь Иван ведёт жизнь бесшабашную, разгульную?

– Слышала про то, слышала, вот и боюсь, чтобы мой внук-государь не научился дурным примерам от князя Ивана. Ведь дурное скорее перенимается, чем хорошее.

– А я-то, матушка царица, на что? Став женою князя Ивана, я постараюсь отстранить его от всего дурного… Сердце у него доброе, хорошее; его скоро можно вразумить и от разгула отучить.

– Помоги тебе Господь в этом, Натальюшка! За твоё благое намерение и тебе благо будет.