Планета Шекспира - Саймак Клиффорд Дональд. Страница 12

— Археологам.

— Это слово я и искал. Оно ушло у меня с языка. Шекспир говорил, что позорное дело — мешать археологам. Они узнают многое из того, что ему не скажет ничего.

— Но ты же сказал…

— Всего несколько мелких предметов. Посподручнее. Полегче нести, говорил он, и может быть, поменьше ценой. Он говорил, что не стоит плевать в глаз фортуне.

— А что Шекспир думал о том, чем может быть это место?

— У него было об этом много мыслей. В основном, он обдумывал тягостные мысли — не место ли это для преступников.

— Ты хочешь сказать, колония каторжников.

— Он, сколько я помню, не употреблял слова, которое вы произнесли. Но он размышлял о месте, где держат тех, кто в другом мире не нужен. Он прикидывал, что, может, туннель никогда и не должен был действовать иначе, чем в одну сторону. Никогда не было двухсторонним, только односторонний туннель. Чтобы отправленные сюда никогда не могли вернуться.

— В этом есть смысл, — признал Хортон. — Хотя так не должно быть. Если туннель заброшен еще в старину, он должен был долго оставаться без присмотра и постепенно сломался бы. И к тому же ты говорил, что не знаешь, куда попадешь, когда входишь в туннель, и что двое вошедших в него попадают в разные места, а это тоже неправильно. Беспорядочная транспортная система. При таких условиях маловероятно, чтобы туннель широко использовался. Чего я не пойму, так это зачем таким людям, как вы с Шекспиром, пользоваться туннелем.

— Туннелями пользуются только те, — жизнерадостно заявил Плотоядец, — кому море по колено. Только те, кому не осталось выбора. Те, кто согласен попасть туда, куда нет смысла попадать. Все туннели ведут на планеты, где можно жить. Пригодный для дыхания воздух. Не слишком жарко, не слишком холодно. Не такие места, которые убьют насмерть. Но много мест не стоящих. Много мест, где никого нет, а может быть, никогда и не было.

— У тех, кто построил туннель, должно быть, имелась причина бывать на столь многих планетах, даже на тех, которые ты считаешь нестоящими. Интересно было бы узнать эти причины.

— Сказать вам их могли бы только те, — молвил Плотоядец, — кто произвел туннели. А они ушли. Они в ином месте или вообще нигде. Никто не знает, кто они были и где их искать.

— Но ведь некоторые из соединенных миров обитаемы. Я хочу сказать, обитаемы людьми.

— Это так, если определение людей очень широкое и не слишком сложное. На многих туннельных планетах быстро возникают неприятности. На последней, где я был перед этой, неприятности возникли не слишком быстро, зато большие.

Они медленно шли по траве, вьющейся между зданиями. Густой подлесок впереди смыкался, закрывая тропу. Тропа кончалась как раз перед дверью, ведущей в одно из строений.

— Я войду, — сказал Хортон. — Если не хочешь, то подожди меня снаружи.

— Подожду, — сказал Плотоядец. — Внутри них меня по хребту пробирает и в брюхе урчит.

Внутри было темно. Влажно и затхло, и пробирал холодок. Хортон, напрягшись, ощутил побуждение уйти, выскочить обратно на солнце. Здесь было ощущение чужеродности, которое можно было ощутить, но не определить — такое чувство, будто находишься там, где не имеешь права находиться, чувство, будто вторгся во что-то, что должно оставаться темным и скрытым.

Потверже установив ноги, Хортон стоял, хотя и чувствовал, как дрожь пробегает вверх и вниз по спине. Постепенно глаза начали привыкать к сумраку, и он смог различить смутные очертания. Возле стены справа от него стояло нечто, что могло быть только деревянным шкафчиком. Он одряхлел от возраста. Казалось, если его толкнуть, то он развалится. Дверки закрывались деревянной задвижкой. Возле шкафчика стояла деревянная четвероногая скамья, по сидению которой бежали большие трещины. На скамье находилось глиняное изделие — может быть, кувшин для воды с отвалившимся по горлышку треугольным куском. На противоположном конце находилось еще что-то, возможно, ваза. Она была явно не из глины. Выглядело это как стекло, но слой тонкой пыли, покрывавшей здесь все, не давал возможности судить с какой-либо уверенностью. А возле скамьи стояло то, что должно было быть стулом. У него были четыре ножки, сидение, наклонная спинка. На одной из стоек спинки висел кусок ткани, который мог быть шляпой. На полу перед стулом лежало нечто, казавшееся миской — белый керамический овал, а на миске — кость.

Кто-то, сказал себе Хортон, сидел на этом стуле — сколько лет назад? — с миской на коленях, ел мясо, может быть, держал его в руках или в том, что ему служило руками, обгладывал кость и держал под рукой кувшин с водой, хотя, может быть, и не с водой, а с вином. А покончив с мясом или съев все, что ему хотелось, он поставил тарелку на пол, а после того, может быть, откинулся на спинку и похлопал себя по полному животу с некоторым удовлетворением. Никто никогда не вернулся, чтобы поднять тарелку.

Он стоял, зачарованный, глядя на скамью, стул, тарелку. Казалось, какая-то часть чужеродности исчезла, потому что вот был набор вещей, извлеченный из прошлого народа, который, как бы не выглядел, имел часть того общего, что объединяло людей, распространявшихся, возможно, на всю вселенную. Может быть, кто-то закусывал здесь среди ночи — и что же случилось после этой полуночной закуски?

Стул, чтобы сидеть, скамья, чтобы поставить кувшин, тарелка, чтобы положить мясо — а ваза, как насчет вазы? Она состояла из шарообразного корпуса, длинного горлышка и широкого основания. Больше похоже на бутылку, чем на вазу, подумал он.

Он шагнул вперед и потянулся к ней, и, потянувшись, наткнулся на шляпу, если это была шляпа, висевшую на стуле.

При его прикосновении шляпа развалилась. Она исчезла в маленьком облачке пыли, поплывшем по воздуху.

Он обхватил рукой вазу или бутылку, поднял ее и увидел, что ее шарообразный корпус украшен резными рисунками и символами. Держа ее горлышко, он приблизил ее к лицу, чтобы рассмотреть украшения.

Странное существо стояло внутри вместилища, имевшего остроконечную крышу с шариком на верхушке. Во всем мире, подумал он, решили бы, что существо находится в кухонной жестянке, скажем, для хранения чая. А существо, — гуманоид это или просто животное, стоящее на двух палочкообразных задних лапах? У него была только одна рука и толстый хвост, протянувшийся вверх. Голова представляла собой шарик, но вытянутый вверх и от него отходило шесть прямых линий, три слева и одна прямо вверх.

При повороте бутылки (или вазы) стали видны другие гравированные рисунки-горизонтальные линии внутри двух полос, одна повыше другой и, вроде бы, прикрепленных друг к другу вертикальными линиями. Строения, размышлял он, где вертикальные линии изображают колонны, поддерживающие крышу? Еще было много закорючек и наклонных овалов, которые выстроились короткими рядками и вполне могли быть словами на неизвестном языке. И нечто, напоминающее башню, с вершины которой выглядывали три фигурки, имевшие облик лисиц, извлеченных из какой-то старой земной легенды.

С тропинки снаружи к нему воззвал Плотоядец.

— Хортон, все ли у вас хорошо?

— Вполне, — отозвался Хортон.

— Я исполнен тревоги за вас, — заявил Плотоядец, — не будете ли вы столь любезны выйти? Вы заставляете меня переживать, оставаясь там.

— Хорошо, — ответил Хортон, — раз уж ты так переживаешь.

Он повернулся и вышел из двери, все еще с бутылкой в руках.

— Вы нашли любопытное вместилище, — заметил Плотоядец, разглядывая ее с некоторым недоверием.

— Да, взгляни-ка, — Хортон поднял бутылку, медленно поворачивая ее, — изображения какого-то образа жизни, хотя мне и трудно сказать в точности, что они представляют.

— Шекспир находил пару подобных. Тоже с пометинами, но не в точности такими же, как на вашей. И он тоже ломал голову над тем, что же они такое.

— Они могут быть изображениями жившей здесь расы.

— Шекспир говорил тоже, однако отнес свои высказывания лишь к мифам тех существ, что здесь обитали. Он объяснил, что мифы — суть расовых воспоминаний, память, зачастую попорченная, о том, что произошло в прошлом. — Плотоядец нервно заерзал. — Давайте вернемся, — сказал он. — У меня в животе урчит от нужды в питании.