Сами боги - Азимов Айзек. Страница 24

Он немного поколебался, а потом решил говорить прямо.

– Лостен-ру, – начал он, – ее привели к нам, к Тритту и ко мне, именно потому, что она особенная?

– А тебя это удивило бы? Ты ведь и сам особенный. И ты не раз говорил мне, что Тритт бывает не таким, как другие пестуны.

– Да, – убежденно сказал Ун. – Он совсем не такой.

– И значит, естественно, что для вашей триады требовалась особенная эмоциональ, не так ли?

– Но ведь особенность бывает разная, – задумчиво сказал Ун. – Некоторые своеобразные привычки Дуа сердят Тритта и тревожат меня. Можно мне с вами посоветоваться?

– Разумеется.

– Она… она избегает синтеза.

Но Лостен слушал невозмутимо, как будто речь шла о самых обычных вещах.

Ун продолжал:

– В тех случаях, когда она соглашается, разреживание ей как будто приятно не меньше, чем нам, и все-таки соглашается она очень редко.

– А что ищет в синтезе Тритт? – спросил Лостен. – Помимо приятного ощущения от разреживания? Что важно для него?

– Дети, конечно, – ответил Ун. – Я им рад, и Дуа тоже, но ведь Тритт – пестун. Вам это понятно? (Уну вдруг показалось, что Лостен не способен уловить все тонкости внутренних взаимоотношений триады.)

– В какой-то мере, – ответил Лостен. – Следовательно, насколько я могу судить, Тритт получает от синтеза нечто большее чем просто удовольствие. А как ты сам? Чем тебя привлекает синтез?

Ун задумался.

– По-моему, вы знаете. Он дает мне своего рода интеллектуальную стимуляцию.

– Да, я знаю. Но мне нужно было проверить, насколько ты отдаешь себе в этом отчет. Я хотел убедиться, помнишь ли ты. Ведь ты не раз говорил мне, как, выходя из синтезированного состояния, которое сопряжено с загадочной и полной утратой ощущения времени – и, по правде сказать, ты действительно исчезал на довольно долгие сроки, – ты обнаруживал, что вопросы, прежде трудные и неразрешимые, вдруг стали ясными и понятными, что твои знания расширились.

– Мой интеллект словно бы оставался активным и на протяжении этого интервала полной утраты сознания, – сказал Ун. – У меня создается впечатление, будто это время, хотя я и не замечал его и не ощущал собственного существования, было мне необходимо и давало мне возможность сосредоточиться на чисто умственных процессах, от которых меня ничто не отвлекало, как случается при нормальных обстоятельствах.

– Да, – согласился Лостен. – Когда ты снова являлся ко мне, твое мышление словно бы совершало качественный скачок. Для вас, рационалов, это обычно, хотя нельзя не признать, что никто еще не развивался такими гигантскими скачками, как ты. Я совершенно искренне считаю, что за всю историю в мире не было другого такого рационала.

– Нет, правда? – пробормотал Ун, стараясь удержать свою радость в пристойных границах.

– Впрочем, я могу и ошибаться… – Лостена как будто развеселила внезапность, с какой Ун перестал мерцать, – но пока оставим это. Суть в том, что тебе, как и Тритту, синтез дает что-то сверх самого синтеза.

– Да. Безусловно.

– А что получает от синтеза Дуа – сверх самого синтеза?

Наступило долгое молчание.

– Не знаю, – сказал наконец Ун.

– И ты ее не спрашивал?

– Нет.

– В таком случае, – продолжал Лостен, – если для тебя и Тритта синтез – не самоцель, но в какой-то мере лишь средство, а для Дуа он не приносит ничего дополнительного, то и привлекать ее он должен меньше, чем вас.

– Но ведь другие эмоционали… – начал Ун, оправдываясь.

– Другие эмоционали не похожи на Дуа. Ты сам не раз говорил мне это и, по-моему, с гордостью.

Уну стало стыдно.

– Мне казалось, что причина не в этом.

– А в чем же?

– Это очень трудно объяснить. Мы, как члены триады, знаем друг друга, ощущаем друг друга и в какой-то мере представляем собой три части, из которых слагается единая личность. Личность неясная, которая то вырисовывается, словно в дымке, то снова исчезает. Почти всегда это происходит где-то за гранью сознания. Если мы стараемся сосредоточиться и понять, все сразу как бы расплывается, не оставляя сколько-нибудь четкого образа. Мы… – Ун растерянно помолчал. – Очень трудно объяснить триаду тому, кто…

– Но все-таки я попытаюсь понять. Тебе кажется, что ты уловил какие-то тайные мысли Дуа? То, что она хотела бы скрыть от вас?

– Если бы я знал! Но это лишь смутное впечатление, которое порой теплится на самой периферии моего сознания.

– Ну и?..

– Иногда мне кажется, что Дуа просто не хочет взращивать крошку-эмоциональ.

Лостен внимательно посмотрел на него.

– У вас ведь, если не ошибаюсь, пока только двое детей? Крошка-левый и крошка-правый?

– Да, всего двое. Как вы знаете, взрастить эмоциональ очень трудно.

– Я знаю.

– А Дуа и не пытается поглощать необходимое количество энергии. Скорее, даже наоборот. У нее всегда находится множество объяснений, но я им не верю. Мне кажется, она почему-то не хочет, чтобы у нас была эмоциональ. Сам я… ну, если Дуа действительно предпочла бы подождать, я предоставил бы решать ей. Но ведь Тритт – пестун, и он настаивает. Ему нужна крошка-эмоциональ. Без нее его потребность заботиться о детях не находит удовлетворения. И я не могу лишать Тритта его права. Даже ради Дуа.

– А если Дуа не хочет взрастить крошку-эмоциональ по какой-нибудь вполне рациональной причине, ты с ней посчитался бы?

– Конечно. Но я, а не Тритт. Для него нет ничего важнее детей.

– Но ты постарался бы убедить его? Уговорить не торопиться?

– Да. Насколько это в моих силах.

– А ты замечал, что Мягкие… – Лостен запнулся поисках подходящего слова и употребил обычное выражение Мягких: – …что они практически никогда не переходят до появления детей? Всех трех? Причем эмоциональ обязательно бывает последней?

– Я это знаю, – ответил Ун, недоумевая, почему Лостен решил, что ему могут быть неизвестны столь элементарные сведения.

– Другими словами, появление крошки-эмоционали означает приближение времени перехода.

– Но ведь не раньше, чем эмоциональ вырастет настолько, чтобы…

– Тем не менее переход превращается в неизбежность. Так, может быть, Дуа не хочет переходить?

– Но это же немыслимо, Лостен! Переход – это как синтез: если время для него наступило, он совершается сам собой. Как тут можно хотеть или не хотеть? (Ах да, ведь Жесткие не синтезируются, а потому, возможно, им это непонятно!)

– А что если Дуа решила вообще избежать перехода? Что бы ты сказал тогда?

– Но ведь мы обязательно должны перейти. Если Дуа хочет просто отложить взращивание последнего ребенка, я мог бы уступить ее желанию и, пожалуй, сумел бы уговорить Тритта. Но если она решила вообще не переходить, это недопустимо.

– Почему?

Ун задумался.

– Мне трудно объяснить, Лостен-ру. Но каким-то образом я знаю, что мы обязательно должны перейти. С каждым циклом это мое ощущение растет и крепнет. Иногда мне даже кажется, что я понимаю, в чем тут дело.

– Порой я готов думать, что ты философ, Ун, – суховато заметил Лостен. – Но давай рассуждать. Когда крошка-эмоциональ появится и подрастет, Тритт выпестует всех положенных ему детей и спокойно примет переход, ощущая, что ему было дано изведать всю полноту жизни. И сам ты примешь переход с удовлетворением, как завершающий этап в твоем стремлении обогащаться все новыми знаниями. А Дуа?

– Я не знаю, – сказал Ун расстроенно. – Другие эмоционали всю жизнь только и делают, что болтают друг с другом, и, очевидно, находят в этом какое-то удовольствие. Но Дуа всегда держалась и держится особняком.

– Да, она необычна. И ей совсем ничто не нравится?

– Она любит слушать, как я рассказываю про мои занятия, – пробормотал Ун.

– Не надо стыдиться этого, Ун. Все рационалы рассказывают своим правникам и серединам о своих занятиях. Да, конечно, все вы делаете вид, будто этого никогда не случается, тогда как на самом деле…

– Но Дуа меня слушает, Лостен-ру, по-настоящему.

– В отличие от прочих эмоционалей? Охотно верю. А тебе никогда не казалось, что после синтеза она тоже начинает лучше понимать?