Владыка морей - Сальгари Эмилио. Страница 9

— Спустим вторую шлюпку, чтобы попытаться перерезать цепь? — подошел с вопросом Самбильонг.

Янес не отвечал. Стоя на носу бригантины со скрещенными на груди руками, судорожно стиснув зубами потухшую сигару, он сверкающим гневным взором глядел на разгорающееся море лесного пожара.

— Так что же? Прикажете спускать шлюпку? — повторил свой вопрос Самбильонг. — Ведь если мы не успеем убежать, то обречены на гибель в огне. И погибнет без толку «Марианна».

— Бежать? — отозвался глухим голосом португалец, выходя из задумчивости. — Бежать? Куда? Вокруг — огонь. Впереди и позади — цепи. И если даже мы их прорвем, то от этого наше положение не очень-то улучшится.

— Но нас сожгут!

— Подождем. Но мне кажется, что пока у детей Мопрачема слишком жесткая кожа и твердые кости, котлеты из нас выйдут не очень вкусными…

Затем, круто изменив тон, он крикнул во весь голос:

— Покройте палубу парусами, спустите паруса! Рукава помп — в воду! Бросай якорь! Артиллеристы — по местам!

Экипаж в мгновение ока исполнил приказ. Моментально парусина покрыла палубу и даже закрыла борта бригантины.

— Поливай! — опять скомандовал Янес, и на ткань полились потоки речной воды.

Янес хладнокровно закурил и остановился на носу судна, пытливо глядя в ту сторону, где моряки пытались разорвать цепь. Уже некоторое время не было слышно характерных звуков разрубаемого топорами железа. Его зоркие глаза увидели быстро мчавшуюся к «Марианне» лодку с семью малайцами. Их осыпали мириады огненных искр, но весла вздымались и опускались в озаренную багровым светом воду с ритмичностью, которая свидетельствовала о сохранении на шлюпке полнейшего спокойствия.

— Молодцы! Как раз вовремя, — промолвил Янес, увидя малайцев. И потом добавил, любуясь фантастическим зрелищем лесного пожара:

— А ведь картинка недурна. Жаль только, что, наблюдая ее, рискуешь испечь собственную шкуру.

В самом деле, пожар представлял удивительное зрелище. Казалось, по лесу над обоими берегами Кабатуана несется огненный смерч, вздымаясь могучей колонной в недосягаемую высь.

Пылали, как факелы, стволы казуарина, камфарного дерева, арека, даммары, пылали толстые и безобразные стволы банановой пальмы и дуриана, пылали, крутясь, извиваясь, корчась, словно змеи, чужеядные лианы. И над пожарищем царил хаос звуков: гул, треск, стон и свист.

С каждым мгновением на борту бригантины все ощутимее был недостаток воздуха, нестерпимее становилась жара. Разостланные на палубе и прикрывавшие борта судна паруса, непрерывно поливаемые водой, тем не менее высыхали почти вслед за поливкой, коробились, дымились, угрожая загореться. И экипаж задыхался, тщетно пытаясь укрыться от грозящей все испепелить жары, развеваемой гигантским костром. К этому добавлялась другая опасность: с неба на палубу беспомощного судна сыпались дождем искры, падали целые ветви — факелы, причиняя людям страшные ожоги и вызывая здесь и там пожары, с которыми, однако, экипаж быстро справлялся при помощи шлангов и мокрых швабр.

И как ни привычны были к всяческим опасностям моряки «Марианны», но и среди них готова была начаться паника, и тревожные взоры выдавали, что ко многим из них закрался в душу страх погибнуть так, без борьбы, без сопротивления в огненном кольце.

Только один Янес, казалось, сохранял полное спокойствие.

Он сидел в привычной ленивой позе у двух пушек небольшого калибра, покуривая сигару.

— Господин! — воскликнул, подбегая к нему, метис Тангуза. — Мы скоро сгорим!

— Ничем не могу помешать этому, — ответил Янес спокойно. — Нечем дышать? Воздуха недостаточно? Постарайся подышать тем, что осталось в твоих легких.

— Надо бежать, господин.

— Некуда, милый. Некуда. Посидим здесь.

— Но мы сгорим!

— Если так суждено, то так тому и быть.

Слова Янеса были прерваны трескотней ружейных выстрелов: несколько десятков словно обезумевших даяков выскакивали на самый край берега, в огне и дыму, и стреляли по «Марианне», осыпая ее экипаж проклятиями и ругательствами.

— Что за скоты?! — выругался Янес. — Удивительно, до какой степени они надоедливы. Даже изжариться спокойно не дадут. Самбильонг! Надо убрать этих каналий.

Самбильонг крикнул канонирам, и с борта бригантины загремели выстрелы пушек малого калибра, заряженных картечью. Было видно, как картечь рвала на куски человеческие тела и швыряла трупы обезумевших даяков в горящую траву побережья и пылающие кусты.

— Хорошо было бы, — пробормотал Янес, наблюдая эту быструю расправу, — если бы в компании, истребленной картечью, находился и наш дорогой друг, пилигрим из Мекки. Но он слишком хитер. Спрятался куда-нибудь в безопасное место…

Потом Янес обратился опять к Прале, уже подплывшему на полуобгоревшей шлюпке к бригантине:

— Цепь разбита?

— Да, господин. И проход открыт.

— Кажется, дело начинает меняться к лучшему. Тут огонь только разгорается, а вверху как будто начинает ослабевать. Значит, надо испытать свое счастье. Чему быть, того не миновать…

В самом деле, зеленого свода, нависавшего час назад над ложем могучего Кабатуана, уже не существовало вверх по течению: он сгорел. Зато над самой бригантиной сейчас пылали протянувшиеся с берегов навстречу друг другу толстые ветви, угрожая обрушиться и зажечь и без того дымящееся судно. Но в том месте, где держалась на якоре «Марианна», было несколько шире, чем там, где находилась первая цепь, и судну пока удавалось увертываться от гибели, а жар мало-помалу становился слабее, и к тому же поднявшийся ветер дул вверх по течению, что давало бригантине возможность быстро продвинуться вперед.

В четыре часа утра были подняты якоря, и «Марианна» вновь ринулась вперед, на поиски пристани кампонга Тремаль-Наика.

Но улучшение, казавшееся весьма существенным, все же было только относительным: по-прежнему «Марианне» пришлось плыть мимо двух огненных стен, по-прежнему было невыносимо жарко, и люди экипажа задыхались в едком и ядовитом дыму, и по-прежнему приходилось непрерывно поливать судно водой и поминутно тушить начинающиеся здесь и там пожары.

Однако, когда бригантина снялась с якоря и тронулась в путь, даяки больше не показывались по берегам, не пытались воспрепятствовать судну идти вверх по течению, и это было уже выигрышем.

— Кажется, два урока, полученные от нас, — сказал Янес, обращаясь к Тангузе, — кое-чему их научили. Но эти даяки, должно быть, знали о том, что мы идем на помощь твоему господину, Тангуза. А ведь это странно: откуда они могли знать о нашем намерении?

— Знали еще раньше, господин, — отозвался метис. — Какой-нибудь предатель из слуг, какая-нибудь ядовитая гадина выдала, подслушав, тот приказ, который был дан Тремаль-Наиком посланному к вам курьеру.

— Но кто мог оказаться предателем?

— А вы забыли малайца, которого приняли на борт в качестве лоцмана?

— Дьявол! Я и забыл об этом мерзавце» Но даяки немного угомонились, пожар стихает: пожалуй, в самом деле, не мешает заняться этим вопросом. От мнимого «лоцмана» можно будет узнать кое-что. Иди со мной, Тангуза!

И Янес, распорядившись, чтобы люди оставались на своих постах в боевой готовности, дабы избежать опасности от неожиданного нападения, сошел с Тангузой в трюм, где еще горела лампада. Там, в одной из кают, лежал все еще погруженный в сон «лоцман».

Собственно, его состояние нельзя было назвать сном в прямом смысле слова. Едва-едва улавливалось его дыхание, так что с первого взгляда можно было принять его за мертвеца, тем более что его лицо потеряло нормальный цвет и словно покрылось каким-то сероватым налетом.

Янес, знавший от Самбильонга «малайский способ» оживления усыпленных, приступил к делу: растирал виски и грудь «лоцмана», потом, взяв его обессиленные и холодные руки, многократно загибал их к спине и опускал к поясу, как это делается с утопленниками, чтобы возобновить функционирование легких.

Работа эта скоро дала положительные результаты: лицо даяка вновь приняло нормальный цвет, ресницы задрожали, дыхание стало глубоким, и наконец он очнулся и раскрыл глаза, в которых при виде Янеса отразилось выражение нечеловеческого испуга, животного страха.