Наш дружеский хлам - Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович. Страница 4

— И благоприятные известия изволили получить, ваше превосходительство? — вопрошает он заискивающим голосом.

— Самые благоприятные-с.

— То есть в каком же роде?

— В самом благонадежном-с. Короче сказать: опасений никаких иметь не следует.

Генерал окидывает нас торжествующим оком. Мы все легко и весело вздрагиваем; некоторые из нас произносят: «Слава богу!» — и крестятся.

И не оттого совсем мы крестимся, чтоб от «этого» дела был для нас ущерб или посрамление, а оттого единственно, что спокойствие и порядок любим. Сами по себе мы не землевладельцы, и хотя у нас имеются некоторые благоприобретенные маетности, но они заключаются преимущественно в ломбардных билетах, которые мы спешим в настоящее время променивать на пятипроцентные. Итак, не корысть и не холодный эгоизм руководит нашими действиями и побуждениями, а собственно, так сказать, патриотизм. Сей последний в различных людях производит различные действия. Иных побуждает он лезть на стену, иных стулья ломать… нас же побуждает стоять смирно. Согласитесь, что и это своего рода действие! Мы до такой степени любим наше Отечество в том виде, в каком оно существовало и существует издревле (аu naturel), что не смеем даже вообразить себе, чтоб могли потребоваться в фигуре его какие-нибудь изменения. Конечно, мы не хуже других понимаем, что нельзя иногда без того, чтоб фестончик какой-нибудь не поправить… ну, там помощника, что ли, к становому прикинуть, или даже и целый департаментик для пользы общей сочинить — слова нет! Но все это так, чтоб величия-то древнего не нарушить, чтоб гармонию-то прежнюю соблюсти, чтобы всякое дыхание бога хвалило, чтобы и травка — и та радовалась!

Такой образ мыслей, по мнению моему, есть самый благонадежный и основанный на истинном понимании вещей. Чтоб сделать мысль мою осязательнее, прибегну к сравнению. Благоразумно ли было бы с моей стороны, если бы я, например, заявил желание, чтоб у генерала Голубчикова был римский нос? Нет, неблагоразумно. Во-первых, потому, что он и ныне состоящим у него на лице учтиво вздернутым башмачком приводит в трепет сердца всех повивальных бабок, а во-вторых, потому, что месторождение римских носов — Рим, а не Россия (самое название достаточно о том свидетельствует). Другой вопрос: благоразумно ли было бы, если бы я пожелал, чтоб на скотном дворе пахло фиалкой, а не навозом? Нет, неблагоразумно, ибо запах фиалки приличествует гостиным, а не скотным дворам. Примеров подобного рода безумных желаний можно привести множество, но и приведенных двух, кажется, вполне достаточно, чтоб убедить всех и каждого, что в иных случаях желание нововведений и каких-то там перемен совершенно равносильно тому, как бы кто настаивал, чтоб у отечества нашего вырос римский нос.

— Итак, это дельце в архив можно сдать? — говорит Иван Фомич, весело потирая руки.

— Как видно-с.

— Да-с; это, что называется…

— Всегда должно было ожидать.

— А ведь сначала-то оно было пошло… тово…

— Да, бойко, бойко было пошло.

— Политика — и больше ничего!

— Конечно, политика! Да оно и натурально, — продолжает ораторствовать Голубчиков, — мы только тем и крепки, господа, что никогда никаких вредных нововведений не принимали, а жили, с помощью божией, как завещали нам предки.

— Однако Петр Великий, ваше превосходительство?.. — учтиво замечает Генералов.

— Ну что ж… хоть и Петр Великий! бороды сбрить приказать изволил — и больше ничего!

— Регулярное войско завел-с! — диким голосом отзывается из отдаленного угла батальонный командир, который упорно молчал, покуда, по его мнению, разговор касался гражданской части.

— Уж Петр Михайлыч не может утерпеть без того, чтоб за свою часть не заступиться! — говорит Иван Фомич, ласково подмигивая.

— В гражданскую часть не вступаюсь-с, а своего дела не упущу-с! — как-то особенно исправно скандует командир, как будто получает за это благодарность по корпусу.

— Ну что ж!.. хоть бы и регулярное войско! — не смущается Голубчиков, — это только для спокойствия — и больше ничего! Однако никаких этаких машин или, например, чтоб Иван назывался Матвеем, а Матвей Сидором (как нынче) — ничего этого не бывало!

— А нынче это бывает? — любознательно спрашивает Корепанов.

— Бывает-с, — холодно отвечает Голубчиков.

Нет сомнения, что размышления и соображения насчет величественного хода нашей истории могли бы завлечь нас довольно далеко, но появление милой хозяйки дома весьма естественно прерывает тонкую нить наших исторических разысканий. Анна Федоровна издревле пользуется репутацией любезности и неотразимой очаровательности. Еще в Казани, в доме своих родителей, она уже умела быть самою приятною и самою занимательною изо всех туземных девиц, несмотря на то, что в этом городе, при помощи разных учебных заведений, уровень любезности вообще стоит довольно высоко. Потом, приняв к себе в компанию генерала Голубчикова, Анна Федоровна сделала с ним не столько артистическое, сколько полезное путешествие по России, успела очаровать Пермь, оставила отрадное впечатление в Рязани и овладела всеми сердцами в Симбирске. В настоящее время она председательствует в нашем городе, и председательствует с тем тактом, который ясно свидетельствует, что, и не выходя из министерства финансов, женщина может оставаться обворожительною. Хотя она является в нашем (мужском) обществе на минуту, тем не менее ни одного из нас не оставит без того, чтоб не подарить какою-нибудь любезностью, доказывая тем осязательно, что для умной женщины минута имеет не шестьдесят секунд, а столько, сколько ей захочется. Мне сказывали (не знаю, в какой степени это достоверно), что она даже секретаря своей палаты не оставляет без вопроса о здоровье жены и детей его в то время, когда этот достойный муж, посидев с утренним визитом в кабинете его превосходительства, с пустыми руками и красный как рак перебегает через зал в прихожую.

— Вы, конечно, серьезными делами заняты, messieurs? — обращается она, окидывая всех нас ласковым взором.

— Нет, тряпками! — любезно отзывается генерал, который между дамами нашего общества пользуется репутацией милого гроньяра.