Два меча - Сальваторе Роберт Энтони. Страница 28
Король орков тряхнул головой.
— Сформировать оборонительные линии снаружи! — крикнул он своим командирам и вожакам бригад. — Выстроить каменные стены, укрыться за ними. Если дворфы попытаются вылезти из своей норы, уничтожать их!
Многие командующие удивились приказу, но никто не возразил и не стал задавать вопросы королю Обальду Многострельному. К тому же никто из них не горел желанием вернуться в проклятые дворфские туннели.
— Что ты делаешь? — зашипела на него Цинка. — Убей их всех! Ворвись в Мифрил Халл и убей их всех! Груумш требует…
Шипение резко оборвалось, когда пальцы Обальда сомкнулись на ее горле. Король орков одной рукой оторвал шаманку от земли и приблизил ее посиневшее лицо к своему:
— Я устал от воплей Цинки. Она твердит мне о воле Груумша. Обальд есть Груумш, ты так сказала. Я не вернусь в Мифрил Халл!
Он бросил взгляд на Герти и ее телохранителей, скептически уставившихся на него.
— Завалить дверь! — велел Обальд. — Держать вонючих дворфов в их вонючей норе! — Он снова повернулся к Цинке. — Я не брошу орков на дворфские копья ради твоего удовольствия. Мифрил Халл останется неудобством, и только, если я поступлю так. Король Бренор станет ничтожеством. Дворф, укрывшийся в норе, не рискнувший биться со мной!
Губы Цинки шевелились, будто она пыталась что-то возразить, но Обальд стиснул ее горло покрепче, и шаманка стала само внимание.
— Есть пути и получше, — заверил ее Обальд. Он отшвырнул Цинку, она отлетела от него на несколько шагов и, задыхаясь, рухнула навзничь.
— Если хочешь выжить и увидеть, что это за пути, получше выбирай слова и тон, когда говоришь со мной, — предупредил Обальд.
Он развернулся на каблуках и зашагал прочь.
Часть вторая
ЗАМЫСЛЫ ДВОРФОВ
С высокого хребта к востоку от Долины Хранителя я наблюдал, как возводят великаны свой стенобитный таран. Я наблюдал, как орки отрабатывают маневры. Я слышал жуткие завывания шаманов, кровожадные вопли — страшные и вместе с тем обычные голоса войны.
Я видел, как несколько великанов оттянули назад гигантский таран и отпустила его, и качнулся он, тяжело и быстро, и ударил в основание горы, на которой я стоял, в железные створки западных ворот Мифрил Холла. Земля под моими ногами вздрогнула. Эхо заметалось в горах.
Снова великаны отвели бревно назад и снова отпустили.
И наполнился воздух криками, и орочий штурм начался.
Я стоял на гребне, рядом с Инновиндиль, и знал, что Боевые Топоры, мои давние друзья, сейчас сражаются за свой дом и за свои жизни прямо под моими ногами. И не мог я ничего сделать.
Я должен был быть там, с дворфами, сражаться с орками до конца, пока сам не упаду, изрубленный. В тот страшный миг я осознал, что все мои решения последних недель рождались из гнева и страха, предав воя веру в дружбу, так гонимую мною и Бренором.
Скоро — слишком скоро! — гора затихла. Бой закончился.
К моему ужасу, орки победили. Они заняли передний зал Мифрил Холла. Они оттеснили дворфов от входа. Меня немного успокаивало, что большая часть орков осталась снаружи, продолжая строить укрепления в Долине Хранителя. И великанов внутри сравнительно немного.
Народ Бренора не уничтожен; вероятно, дворфы покинули западный зал, отступив в более защищенные узкие туннели.
Однако возродившаяся надежда не смыла чувства вины. Всем сердцем я рвался в Мифрил Холл, чтобы встать рядом с дворфами.
Но Инновиндиль была против и не стала слушать мои доводы. Она напомнила мне, что я никогда не избегал битв за Мифрил Холл. Сын Обальда мертв благодаря мне, и целые племена орков разбежались по своим логовам на Хребте Мира благодаря нашей — моей, Инновиндиль и Тарафиэля — работе на Севере.
Трудно смириться с мыслью, что ты не можешь побеждать в каждом бою за каждого друга. Трудно понять и принять предельность своих возможностей и осознать, что, хотя ты сделал все, на что был способен, этого оказалось недостаточно.
Да, это произошло именно тогда, на горном склоне над битвой, в те мгновения, когда день показался мне чернее ночи и я острее, чем когда-либо, ощутил потерю Бренора и остальных своих друзей. Рана в моем сердце не хотела закрываться. Она никогда не закроется. Я понял и принял это.
Все мы знаем, что такое потери. Для эльфов — темных ли, светлых ли, — проживающих века, потери тоже неизбежны — родитель, друг, брат, любовник, даже дитя. Бездонная боль часто неотделима от сознательного существования. И насколько невыносимее становится потеря, когда она обременена чувством вины.
Вина — коварное чувство. Вина пускает корни в самую твою суть, питаясь страданиями других.
Теперь я понимаю, как никогда прежде, что вина — отнюдь не движущая сила, она не может подменить ответственность. Если мы будем раздумывать, действовать нам или нет, страшась последствий как деяния так и бездействия, тогда мы не сможем прийти к истине и понять, какой путь правильный, а какой — нет. Ибо есть нечто над нами — понимание общности, и дружбы, и верности. Я не выбирал, встать ли мне рядом с Бренором и его народом. Я делал это во имя нашей взаимной дружбы, благодаря которой все мы становились сильнее и лучше. И наши жизни стали стоить гораздо больше.
В тот страшный день, стоя на горе, глядя на чудовищ, вламывающихся в двери дома, долгое время бывшего моим, я, наконец, избавился от чувства вины.
Я потерял Бренора и Вульфгара, Реджиса и Кэтти-бри. Сердце мое обливается кровью и тоскует по ним каждое мгновение каждого дня. Но я смирился с потерей и не несу груза личной ответственности за это. Меня не было с друзьями в час нужды, потому что я не мог быть с ними, как бы того ни желал. Когда пала башня Витегроо и Бренор Боевой Топор рухнул с высоты, он забрал с собой всю мою любовь к нему, всю дружбу. Мне больше нечего ему отдать.
И теперь я все вынесу. Со мной Инновиндиль, и мы продолжим наш бой против общего врага. Мы будем драться за Мифрил Халл, за Бренора, за Вульфгара, за Реджиса, за Кэтти-бри, за Тарафиэля и за весь добрый народ. И мы победим Обальда и его полчища.
Я отдал моим павшим друзьям мою любовь и мое сердце. Я буду жить так, словно король дворфов смотрит на меня, чуть наклонив голову, со своим обычным насмешливым прищуром, — шалишь, мол, приятель.
— Чертов эльф, — скажет он еще нередко, поглядывая на меня сверху вниз из залов Морадина.
И я услышу его и всех остальных тоже, потому что они всегда со мной, они — немалая часть Дзирта До'Урдена.
И когда я начал смиряться с потерей, мои друзья словно стали ближе. Я часто поглядываю вверх, туда, где, должно быть, находятся залы Морадина, и прислушиваюсь к голосам моих утраченных друзей, и улыбаюсь.