Стрельба в невидимку (Десерт для серийного убийцы) - Самаров Сергей Васильевич. Страница 48

Он сильнее сжал девушку в объятиях, и она подогнула ноги, начала падать. Она была с него ростом, крепкая и тяжелая. И они упали вместе на траву, на острые и колючие прошлогодние шишки. Одна шишка противно врезалась Лешему в колено, он чувствовал даже боль, но почему-то передвинуть колено не решался, словно это движение могло все начавшееся прекратить. Прекратить все то, к чему он столько и с такими страданиями стремился.

Он долго не мог одной рукой расстегнуть ремень у нее на джинсах, потом мучился с замком-”молнией” и оторвал язычок. А она смеялась. Ничего не говорила и смеялась. Пьяно, глупо смеялась. А он торопился. Когда, наконец, сумел стянуть джинсы вместе с плавками под колени, то лег на нее и увидел повернувшиеся наконец-то к нему губы. Увидел их близко-близко.

Наконец-то...

Он понял, что поцелуй в горячие губы для него — гораздо важнее всего остального.

Пусть ничего больше не будет, пусть будет только поцелуй. И он с жадностью изголодавшегося зверя прильнул к ее губам...

От нее противно пахло спиртным, а губы были почти ледяными и жесткими, совершенно не отвечающими на его поцелуй. Это были совсем не те губы, которые так звали его, которых он так страстно желал и ждал. Они были привычно-равнодушными и совсем его не привлекающими. Это были не “его” губы. Лешего опять обманули.

И он вдруг почувствовал, что ничего больше не может. Тело его, мужская сущность ничего не хочет. Было стыдно перед ней, было обидно за себя, но он понял, что жаждал не этого.

Опустевшее и похолодевшее вдруг нутро дернулось в груди, сдавило горло, и он заплакал. А она расцепила жадные руки, не понимая, что происходит, пыталась на него посмотреть, потом сунула руку в его расстегнутые штаны и резко оттолкнула Лешего:

— Козел ты... А еще все говорят: “Мальчик...” Сразу бы и сказал, что импотент...

И голос у нее был совсем пьяный, и сама она была совсем пьяная. А Леший был трезвый. Он понял вдруг, что о нем говорят, понял, что она специально подсела к нему в той комнате. И самое главное, что теперь она всем расскажет, что произошло. И над ним будут смеяться. Будут зло смеяться! Гораздо злее, чем смеялись раньше, когда сами же его отталкивали и таким делали.

Полулежа она подтянула сначала плавки, потом — джинсы, поднялась на колени и, раскачиваясь, стала застегивать замок-”молнию”.

— Козел... — сказала еще раз. — Замок мне сломал... Замок-то зачем, если не можешь?

Где-то гром загрохотал. Возможно, на самом деле в другом районе города шла весенняя гроза. Возможно, что гром грохотал “в голове Лешего. Он девушку не слышал. У него опять, в унисон с громом, произошла вспышка перед глазами, и рука вдруг сама собой скользнула в карман, достала нож. Большой палец непроизвольно надавил на кнопку, а рука устремилась вперед, чтобы оборвать ее злые слова, чтобы она никому больше не сказала этих слов, Чтобы над ним не смеялись...

Потом он привычно уже убежал. Но теперь не так испуганно. Теперь он знал, куда следует бежать. Не домой, предварительно попетляв по городу, а через весь бор — к реке. Вся ветровка у Лешего была забрызгана кровью; обе руки — даже та, которая ножа не касалась, — тоже были в крови. Он бежал и думал о том, что теперь она никому ничего не скажет. Он на куски ее изрезал. Он поступил как маньяк, хотя, конечно же, он не маньяк. И пусть ищут маньяка, психически больного человека.

Пусть.

Главное — она никому ничего уже не скажет...

Главное — над ним не будут смеяться...

Я слышал от кого-то, что после тридцати лет осваивать компьютер уже бесполезно.

Мозги не те, не так воспринимается информация, а скорее всего, человек к этому возрасту мыслит уже иными категориями, привычными, а компьютер ломает стереотипы и выводит разум на качественно иной уровень, выбрасывая из привычного хода мыслительного процесса целые звенья.

Но это все, мне кажется, относится к желанию человека стать хакером. Да, в шестнадцать лет хакером стать проще. Но я себе такую задачу не ставлю. Мне надо создать хорошую базу данных и, по возможности, перекачать себе как можно больше файлов из архива Левы Иванова. А если получится, то и из милицейского архива. А уж если совсем повезет, то и из архива ФСБ. Для этого надо будет подлизаться к “одноглазому” лейтенанту Славе и к “фээсбэшнику” майору Асафьеву.

Я взял в руки сразу все книги, которые приобрел сегодня. Стопка получилась увесистая. С какой начинать? В принципе, самые азы я знаю. Поэтому простейшие мне могут понадобиться только позже, когда начну работать и возникнут вопросы. Лучше бы выбрать что-то чисто пользовательское, без углубления в теорию.

Я перелистывал книги. И откладывал их по очереди на стол. Когда отложил все и понял, что разные авторы говорят об одном и том же совсем одинаково, взгляд мой упал на трубку сотового телефона. Я взял ее в руки, нажал кнопку открывания крышки и небрежным жестом поднес к уху. Это называется — “потренировался”. Чтобы никому не показывать, как я рад собственному приобретению и еще больше — собственной хитрости. Ведь самого Леву Иванова вокруг пальца обвел! Хорошо бы еще и перед зеркалом пару раз повторить, отработать привычность и небрежность движений.

Я встал, еще раз посмотрел на трубку и увидел клавишу, значения которой еще не знал. Коробка лежала на тумбочке около телевизора. Инструкции в коробке не оказалось.

Тут я вспомнил, что инструкцию и паспорт — после того, как мне поставили печать в гарантийный талон — я оставил в кармане куртки.

Вышел в прихожую, залез в карман. Инструкция была там. И еще там — какая-то связка ключей. Я сначала и не понял, откуда взялась эта связка. Потом вспомнил.

Майор Лоскутков проявил поразительную тупость при открывании двери квартиры Чанышевых — если ключ не входил в скважину, мент все равно надеялся его туда воткнуть, и мне пришлось взять функцию “ключника” на себя. А потом непроизвольным жестом я положил ключи в карман. Кажется, Лоскутков куда-то отошел.

С сожалением я отложил трубку сотового телефона и взялся за трубку обычного. Всегда малоинтересно возвращаться от ракетной установки к каменному топору. Это я, как отставной военный, могу сказать твердо, и прошу мне поверить. Набрал номер.