На войне как на войне - Самаров Сергей Васильевич. Страница 2

А Труповоз мне еще не раз сгодится... До того, как...

— На велосипедике катался?

Он на приветствие не ответил. Спросил зло и пренебрежительно. Сам никогда, похоже, «физикой» своего организма не интересовался. И сейчас за собой не следит. Уверенно спешит, к инфаркту. При его образе жизни эта гадость обеспечена. Если только раньше пуля торопыгу не догонит. Я таким, как он, быть не желаю. Вкус у меня иной, и обрюзглость в человеке плохо переношу. Труповоз мое презрение явно чувствует. Отсюда тоже наша взаимная антипатия. Впрочем, сотрудничеству она не сильно мешает.

— Нет, кросс бегал. По утреннему ветерку...

— Собаки не донимают?

Спрашивает со знанием дела. Словно сам бегать по утрам пытался. Хренушки... Даже если собственными глазами увижу — не поверю!

— Я для них специально газовый перцовый баллончик с собой беру. Знаешь, действует... Только подниму — собаки ноги в руки и... Не догонишь... Должно быть, я не один такой сообразительный.

Он хмыкает, как чихать собрался. Это у него дурацкая манера так хмыкать. Должно быть, представил, как собаки хватают ноги в руки. В воображении ему не откажешь.

— Ну-ну... Тут как раз твоя сообразительность требуется. Приезжай.

— Куда?

— Домой. Я еще минут сорок дома буду. Если не успеешь, жду тебя в офисе. Как?

— Жди в офисе. Не успею. Мне еще надо себя в порядок привести. Я две недели не брился и всего два раза за это время умывался, — вдохновенно соврал я. Чтобы он мою усталость физически почувствовал. Если почувствует, значит, я себе цену поднял. — А ты сам знаешь, если я утром не побреюсь, то к середине дня буду выглядеть чеченским боевиком.

— Постарайся побыстрее. Тебе новая командировка предстоит. Настраивайся...

Насчет командировки я догадался уже по его торопливости. С какой-то стороны, это приятно. Но показывать удовлетворение нельзя. Иначе Труповоз сразу пожелает свои условия диктовать. Жаден он — до безобразия. И его условия мне обычно не нравятся. Поэтому я диктую свои. По собственным правилам люблю играть. Жестко!

Я положил трубку и подошел к зеркалу. Мой папочка болгарин оставил мне не только фамилию — Ангелов, но и душевные страдания из-за каждого взгляда в зеркало. Приходится чуть не по два раза в день уничтожать на лице буйную растительность. Побрился я вчера, едва вернувшись домой из поездки в Чечню — в составе делегации ветеранов путешествовал. В Шали стоит сформированный в нашей области батальон. Из будущей дивизии, обреченной на постоянную дислокацию в тамошних краях. Приехал, смыл с себя ведро командировочной грязи и побрился. В человеческий облик вернулся. И сразу вспомнилось, как косо посматривали на меня на каждом КПП менты и солдаты. Но разве я виноват в национальности папочки? Он своей волосатостью ни одному чечену не уступит.

Ехали мы в Шали и обратно на автобусе. Долго. Опасно. Умыться и побриться негде. Добрались. И умудрились ни одну пулю в окно не получить. И даже никто не испытал желания пострелять в такую удобную мишень из гранатомета. Просто удивительно. Шалинский район к смирным не отнесешь.

Посмотрел я на лица местных жителей. Это все знакомо еще по Афгану. Встречают спокойным и почти добродушным взглядом. Чуть не руки показывают — что оружия в них нет. Потому что ты в камуфляже и представляешь Силу. Но этот взгляд сразу меняется, стоит отвернуться. Каждую минуту можно ждать выстрела в спину. У чеченцев это, как нам объяснили в войсках, считается в порядке вещей — отважно выпустить в кого-то из темноты автоматную очередь. Такой поступок приравнивается к омовению перед вечерней молитвой. Что поделаешь, у каждого народа свои славные традиции и ритуалы.

Впрочем, эта война не для меня. Я на благо государства свое отвоевал уже давно. Теперь предпочитаю воевать на собственное благо. И совсем не за нищую офицерскую зарплату. И противника сам выбираю. Для меня это важный фактор — чтобы противник не вызывал у меня симпатию. Даже, пожалуй, не так. Даже не симпатию. Потому что, как человек сильный и великодушный, я симпатию могу испытывать и к врагу, если он уважения достоин. Но мой личный противник — вне этих принципов. А главное — он не должен быть слабым и беззащитным. Беззащитных я никогда не обижаю, даже если они того достойны...

Собирался я неторопливо. Естественно, первым делом побрился до глянцевой синевы подбородка. Не слишком спешил и с выбором костюма, несколько раз выглядывая в окно и выверяя возможное соотношение ветра, солнца и одежды. Наконец посмотрел на часы. Приличия соблюдены. Самоудовлетворение получено.

Пора...

— Михал Михалыч у себя?

— Вы договаривались?

Секретарша бюро ритуальных услуг, которое возглавляет отставной подполковник ФСБ Михал Михалыч Захватов, как и положено в подобном заведении, обладает лицом типичной вампирши. Жгучая брюнетка, она намного превышает допустимые нормы пользования косметикой, стремясь сделать из своей смуглой кожи нечто бледное, соответствующее имиджу. И, естественно, вампирша перестанет быть вампиршёй, если не будет иметь кроваво выделяющийся овал хищного рта. И никак не желает принимать меня за сотрудника или постоянного клиента. Хотя и отлично знает в лицо. Не менее десяти раз видела. Первое время даже пыталась строить глазки. Безуспешно — я вампиров боюсь, потому что они кусаются. И вообще в таких заведениях мне в любовь играть не хочется. Поэтому сейчас Наталья Викторовна, как она себя величает, несмотря на двадцатипятилетний возраст, принимает меня более холодно, чем людей посторонних, желающих посетить скорбный кабинет Труповоза. На сотрудника в глазах секретарши я, естественно, не тяну, потому что не получаю в бюро зарплату по бухгалтерской ведомости. А таких постоянных, как я, клиентов в их конторе не бывает. Родственников стольких не напасешься, чтобы похоронить. Да и денег на это не хватит. Услуги бюро не назовешь дешевыми.

— Договаривались.

— Минуточку. У него сейчас клиент...

Она сняла трубку внутреннего телефона.

— Михал Михалыч, к вам Ангелов... Хорошо. Поняла.

И посмотрела на меня с профессиональным сознанием собственной значимости. Из нее, похоже, скоро получится достаточно квалифицированный могильщик.