Операция “Зомби” - Самаров Сергей Васильевич. Страница 6

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Моя машина слишком заметна – серебристый «Крайслер» светится даже в ночи, что, несомненно, любой охране доставит ни с чем не сравнимое удовольствие. Более того, многие достаточно крутые ребята могут, допускаю, знать о моей предыдущей работе, которой я занимался по принуждению. Крысавца к крутым отнести можно без сомнения. И с покойным Труповозом он имел какие-то деловые отношения. А я так и не знаю, существовал ли у Труповоза еще один экземпляр видеокассеты, с помощью которой он «координировал» мои действия – попросту говоря, принуждал отставного капитана спецназа ГРУ быть киллером. Если такой экземпляр существовал в действительности, то куда он делся, к кому в руки попал и когда выплывет на свет божий – вот архиважный для меня вопрос. Я просто не имею права отбросить вариант, при котором этот самый экземпляр кассеты может оказаться у Крысавца. И тут же я, как на празднике, верчусь рядом с ним... Или даже без кассеты – он просто знает со слов Труповоза о моей работе, мало ли что тот сболтнуть мог... Опять прокол – и наставленный в меня, любимого, заряженный ствол. Нет. Так не годится, я такого не люблю и не одобряю.

Поэтому, при всем моем недоверии к отечественному транспорту, поехали мы на старенькой «шестерке» Юрка. Она приятная грязновато-серая и, как ночная подвальная кошка, неприметная и незаметная. Разве что кого-то может заинтересовать иногородний номер, и потому наша задача – никому особо с этим номером не подставляться. Я не люблю лишние жертвы...

А Юрок нервничает, как закипающий чайник, все больше и больше. Это видно не только по тому, что он заикается чаще, но и по неровной манере вести машину. После светофора сразу со второй скорости трогается и газует так резко, что движок рискует заглохнуть. Помнится мне, в Афгане он был более хладнокровным. Однажды в засаде пропустил мимо себя караван с наркотой и не выдал себя ни движением, ни вздохом – сидел замаскированный среди камней в двух шагах от дороги, и любой пристальный взгляд мог подвести его под пулю. Но караван пропустить было необходимо, чтобы моджахеды не смогли свернуть раньше времени, – и он пропустил. Сейчас младший сержант на подобную выдержку оказался не способным. Вот что делает с людьми спокойная или неспокойная, но гражданская жизнь.

Чтобы отвлечь парня, я начал рассказывать анекдоты, вычитанные в одной из еженедельных рекламных газет – их во множестве по почтовым ящикам разбрасывают. После первого анекдота, не самого смешного, Юрок посмотрел на меня, как на естественного, от природы, дурака – напряженно и почти с негодованием. После второго слегка улыбнулся, словно ребенка конфеткой поманили. Я же специально выбрал состав «по нарастающей». Чем дальше, тем смешнее. Под конец, когда мы оказались на нужной окраине города среди частных домов, он чуть-чуть расслабился.

– Вот здесь тормозни, – показал я. – Жди. Я через пять-десять минут вернусь.

– Не под-дведут? – А во взгляде надежда и боль, словно во мне его собственное спасение.

Я не ответил. С чего это он вдруг начал во мне сомневаться? Я никогда никого не подводил, и он это знает еще по армии. А служил я достаточно долго, чтобы армейские привычки впитались в кровь.

Но ни к чему посторонним знать, где я храню оружие или у кого беру его, как я Юрку и сообщил. Потому я и сделал круг в квартал и тем же путем вернулся. Вернулся я с продолговатым холщевым мешком и с красочным полиэтиленовым пакетом. Тяжеленным. Как только материал не разорвался. Протянул Юрку массивную пластмассовую кобуру.

– «Стечкин», – сказал он обрадованно, с теплотой в голосе и с уважением к оружию – на радостях даже не заикнулся, и тут же убрал кобуру под сиденье. Навстречу по улице ехала машина и освещала нас ярким светом галогенных фар. Терпеть не могу, когда меня освещают. Но такие фары ставят на свои машины люди состоятельные. У ментов таких не бывает. Это уже легче.

– Теперь – гони...

Юрок опять резко газанул, но сейчас уже, кажется, не от волнения, а почти азартно.

2

Шагая привычно прямо, со стороны посмотреть, даже нарочито прямо, генерал вышел из здания через центральный подъезд, для чего ему пришлось подняться на два этажа выше и сделать большой круг по коридорам, которые как-то неожиданно, вдруг, стали уже казаться чужими. И очень не хотелось встретить в этих коридорах кого-то из знакомых, кто в курсе его дел. Не хотелось выслушивать соболезнования и сожаления, неизбежные в этом случае. Знакомых он встретил, но не равных по званию, которые могли только поприветствовать генерала, не более. И слава богу...

За дверью неброско светило солнце, вечер стоял радостный, не жаркий и изнуряющий, как все последние дни, и оттого тяжелые думы, вызывающие неприятный осадок, как-то разом отодвинулись на задний план. Хотя привычная сосредоточенность и ясность мысли не вернулись. Генерал свернул, как и было сказано, направо и двинулся вдоль здания. Издали он привычно выхватил впереди фигуру человека, который стоял рядом с серой неприметной «Волгой» и упорно «никуда не смотрел». При приближении генерала последовал только обязательный встречный взгляд, открылась дверца машины с молчаливым предложением сесть.

Геннадий Рудольфович заглянул в салон. На заднем сиденье расположился только один человек, внешний вид которого не внушал опасности. Пожилой, сухощавый, с умными серыми чуть насмешливыми глазами.

– Присаживайтесь, Геннадий Рудольфович. Побеседуем... – пригласил человек.

Генерал еще раз глянул на того, который открыл дверцу. Скорее всего, это водитель.

– С кем имею честь? – спросил, как бросил холодные слова внутрь салона.

– Присаживайтесь, – настойчиво, чуть не приказным тоном повторил сероглазый и теперь уже сделал приглашающий жест рукой. – Здесь, как видите, нет капитана Ангелова...

Последняя фраза решила дело. Генерал сел в машину, внезапно ощутив неприятное чувство, которое он обычно относил к интуиции. Что-то подсказывало ему – он совершает сейчас очень важный шаг, способный кардинально перевернуть всю его жизнь.

Дверца аккуратно, без звука закрылась. Водитель прошел по тротуару на десяток шагов дальше, к газетному киоску, и принялся с интересом, как школьник, рассматривать полупорнографические журналы.

– Вы из ГРУ? – сразу, как только отошел водитель, спросил Легкоступов, который пока не видел перед собой иного варианта.

– Избави боже, – чуть не с ужасом, шутливо отмахнулся сероглазый. – Я служил только срочную службу и с тех пор питаю непреодолимое отвращение к разного рода погонам. Но испытываю при этом обоснованное уважение к генеральским, – добавил он с улыбкой, желая придать разговору меньшую натянутость, чем обещало лицо генерала.

– Что вы имеете сообщить мне? – Легкоступов решил сразу отринуть пространные отступления, склонность к которым он в собеседнике уловил по первым словам.

– Моя фамилия Решетов. Она ровным счетом ничего не говорит вам. Я так думаю.

– Вы правильно думаете.

Геннадий Рудольфович с трудом входил в разговор и только по инерции поддерживал привычную манеру выражаться. Все-таки решение об отставке подействовало на нервную систему расслабляюще и угнетающе. А собраться, судя по всему, ему было просто необходимо.

– И тем не менее нам с вами пришлось в последнее время постоянно ощущать присутствие друг друга. С той только разницей, что я знал, где находитесь вы и что делаете, а вы не знали обо мне ничего вообще, принимая мои действия и действия моих людей за работу сотрудников ГРУ. Но это, впрочем, не играло решающей роли...

Сразу возникла мысль о службе внутренних расследований, о том, что вела его служба по каким-то далеко идущим причинам, о которых предстояло только догадываться. Но Решетов сказал, что испытывает отвращение к погонам. Следовательно, он не имеет отношения к ФСБ. Но связь между Решетовым и службой внутренних расследований наверняка существует. Об этом же говорит и звонок по внутреннему телефону и фамилия капитана-спецназовца, произнесенная сразу же.