100 великих вокалистов - Самин Дмитрий К.. Страница 57

В. Щуров пишет:

"В исполнительстве Руслановой счастливо сочетались такие взаимодополняющие качества, как индивидуальность характера, красота голоса и свободное, непринужденное владение вокалом.

Во время исполнения песни Русланова легко меняла силу звучания голоса, естественно и плавно переходила от густого, бархатистого грудного регистра к легкому, мягкому головному. Внизу голос певицы звучал полно и насыщенно, наверху приобретал красивый фальцетный оттенок. В зависимости от смысла поющихся слов Русланова могла резко менять вокальные приемы. Одну фразу, скажем, она произносила тихим говорком. Затем вдруг открытой грудью, с предельной силой пропевала несколько звуков, после чего неожиданно, но всегда просто и естественно начинала нежно и тихо петь в высоком приглушенном регистре.

Важным средством художественной выразительности певицы было свободное мелодическое варьирование напева. Хорошо ощущая законы видоизменения народной мелодии в процессе ее течения от начала к концу целостной песенной композиции, Русланова находила все новые и новые возможности расцветить песню разнообразными интонационными красками.

При этом главным для нее было выявление художественного образа сквозь призму своего индивидуального видения.

В пении Руслановой чувствовалась необыкновенная сила цельного русского женского характера. Ее манера выявляла душевную широту и глубину властной, энергичной человеческой натуры".

Последние годы жизни Лидия Андреевна Русланова сравнительно редко появлялась на больших концертных эстрадах. Но любовь слушателей к ней осталась.

Лидия Андреевна Русланова скончалась 20 сентября 1973 года.

Людмила Зыкина вспоминает:

"В августе 1973 года Лидия Андреевна еще пела в Ростове. Когда «газик» выехал на дорожку стадиона и раздались первые такты песни, зрители встали. Стадион рукоплескал, и ей пришлось совершить лишний круг, чтобы все разглядели ее – одухотворенную и удивительно красивую.

То был ее последний круг почета… А потом, в Москве, тысячи людей пришли проститься с ней. Стоял сентябрьский день, багрянцем отливала листва в разгар бабьего лета и золотились купола Новодевичьего. Она смотрела с портрета на пришедших проводить ее – молодая, в цветастом русском платке, в котором всегда выступала.

Я бросила, как принято, три горсти земли в могилу и отсыпала еще горсть – себе на намять. Горсть той земли, на которой выросло и расцвело дарование замечательной актрисы и певицы".

МАРИЯ МАКСАКОВА

(1902—1974)

Мария Петровна Максакова родилась 8 апреля 1902 года в Астрахани. Отец умер рано, а мать, обремененная семьей, не могла уделять детям много внимания. В восемь лет девочка пошла в школу. Но училась не слишком хорошо из-за своеобразного характера: то замыкалась в себе, становилась нелюдимой, то увлекала подруг бурными шалостями.

Десяти лет начала петь в церковном хоре. И здесь Марусю словно подменили. Впечатлительная девочка, захваченная работой в хоре, наконец успокоилась.

«Нотной грамоте я выучилась сама, – вспоминала певица. – Для этого я дома на стенке написала гамму и зубрила ее по целым дням. Через два месяца я считалась знатоком нот, а еще через некоторое время имела уже „имя“ хориста, свободно читающего с листа».

Спустя всего год Маруся стала ведущей в альтовой группе хора, где работала до 1917 года. Именно здесь начали развиваться лучшие качества певицы – безупречное интонирование и плавное звуковедение.

После Октябрьской революции, когда обучение стало бесплатным, Максакова поступила в музыкальное училище по классу рояля. Поскольку у нее не было дома инструмента, она ежедневно до позднего вечера занимается в училище. Для начинающей артистки характерна в то время какая-то одержимость. Она упивается слушанием гамм, обычно предметом «ненависти» всех учащихся.

"Музыку я очень любила, – пишет Максакова. – Бывало, услышу, идя по улице, как кто-то играет гаммы, останавливаюсь под окном и часами слушаю, пока меня не прогонят.

В 1917 году и начале 1918-го всех, работавших в церковном хоре объединили в один светский хор и записали в Союз Рабис. Так я проработала месяца четыре. Затем хор распался, и тогда я начала учиться пению.

Голос у меня был очень низкий, почти контральто. В музыкальном училище я считалась способной ученицей, и меня стали посылать в концерты, устраиваемые для Красной гвардии и флота. Я имела успех и очень им гордилась. Через год я стала заниматься сначала с педагогом Бородиной, а затем с артисткой Астраханской оперы – драматическим сопрано Смоленской, ученицей И.В. Тартакова. Смоленская стала учить меня как сопрано. Мне это очень нравилось. Я занималась не больше года, и так как Астраханскую оперу решили отправить на лето в Царицын (ныне Волгоград), то, чтобы иметь возможность продолжать занятия со своим педагогом, я решила тоже поступить в оперу.

В оперу я шла со страхом. Увидев меня в коротком ученическом платье и с косой, режиссер решил, что я пришла поступать в детский хор. Я заявила, однако, что хочу быть солисткой. Меня прослушали, приняли и поручили выучить партию Ольги из оперы «Евгений Онегин». Через два месяца мне дали спеть Ольгу. Я никогда раньше не слышала оперных спектаклей и плохо представляла себе свое выступление. За свое пение я почему-то тогда не боялась. Режиссер указал мне места, где я должна сесть и куда должна уходить. Наивна я была тогда до глупости. И когда кто-то из хора упрекнул меня, что, еще не умея ходить по сцене, я уже получаю первый оклад, то я эту фразу поняла буквально. Чтобы научиться «ходить по сцене», я сделала отверстие в заднем занавесе и, стоя на коленях, смотрела весь спектакль только на ноги актеров, стараясь запомнить, как они ходят. Я была очень удивлена, убедившись, что они ходят обыкновенно, как в жизни. Утром я приходила в театр и с закрытыми глазами ходила по сцене, чтобы таким образом открыть секрет «умения ходить по сцене». Это было летом 1919 года. Осенью приехал новый управляющий труппой М.К. Максаков, как говорили, гроза всех неспособных актеров. Радость моя была велика, когда Максаков поручил мне кроме партии Ольги партии Зибеля в «Фаусте», Мадлены в «Риголетто» и др. М.К. Максаков часто говорил, что у меня есть сценическое дарование и голос, но петь я совершенно не умею. Я недоумевала: «Как же это может быть, если я уже пою на сцене и даже несу репертуар». Однако эти разговоры меня встревожили. Я стала просить М.К. Максакова заниматься со мной. Он был в труппе и певцом, и режиссером, и управляющим театром, и для меня у него времени не было. Тогда я решила поехать учиться в Петроград.

Прямо с вокзала я направилась в консерваторию, но мне отказали в приеме на том основании, что я не имела аттестата об окончании гимназии. Признаться же, что я уже артистка оперы, я побоялась. Совершенно расстроенная отказом, я вышла на улицу и горько заплакала. На меня впервые в жизни напал настоящий страх: одна в чужом городе, без денег, без знакомых. К счастью, я встретила на улице одного из артистов хора в Астрахани. Он помог мне временно устроиться в знакомой семье. Через два дня меня прослушал в консерватории сам Глазунов. Он направил меня к профессору, у которого я должна была начать учиться пению. Профессор заявил, что у меня лирическое сопрано. Тогда я решила немедленно вернуться в Астрахань, чтобы учиться у Максакова, который находил у меня меццо-сопрано. Возвратившись на родину, я вскоре вышла замуж за М.К. Максакова, который стал моим педагогом".

Благодаря хорошим вокальным данным Максакова сумела поступить в оперный театр. «У нее был голос профессионального диапазона и достаточной звучности, – пишет М.Л. Львов. – Безупречны были точность интонаций и чувство ритма. Главное же, что привлекло в пении молодой певицы, это музыкальная и речевая выразительность и активное отношение к содержанию исполняемого произведения. Конечно, все это было еще в зачаточном состоянии, но вполне достаточным для того, чтобы опытный сценический деятель почувствовал возможности развития».