Прогулки с пантерой - Саморукова Наталья. Страница 24

— Это не настоящие, не настоящие. Они не могут быть настоящими.

В машине лучше ему не стало. Кое-как влив в него воды, я вынуждена была звонить Лешке и просить, чтобы он приехал. Смотреть на окостеневшего Петю, изо рта которого текли слюни, а из глаз слезы, было выше моих сил.

Изящный сильный гепард, выдержанный, весь состоящий из мускулов, этот мужчина до сего момента прокололся лишь один раз, сняв с себя тот злополучный ботинок. Но маленькие проколы часто указывают на огромных тараканов.

— Насть, ты меня уморишь, — устало выдохнул Лешка. Кафе находилось недалеко от нашего дома и он явился буквально через пять минут, — ты что с ним сделала? Да у него натуральный реактивный психоз.

— Я? Я ничего с ним не делала. Я показала ему фотографии.

— Какие фотографии? — оживился милый и я как всегда с опозданием поняла, что сболтнула лишнее.

— Да так, кое-что из оперативной съемки.

— Не ответ. Показывай мне или сама возись с этим красавчиком.

Что мне оставалось делать? Лешка долго вертел в руках снимки и наконец спросил:

— Насть, тебе еще не надоело?

— Что?

— Ты знаешь, что. Играть в эти игры, копаться в этом извини дерьме.

— Это, Леш, не дерьмо. Это люди.

— Это дерьмо. То, чем ты занимаешься, это дерьмо. Нормальный человек не может таким заниматься, ты меня понимаешь?

— Нет, не понимаю.

— Я вижу. Ты женщина! Женщина, а не ассенизатор. Может, ты пойдешь работать в морг? Там вот такого — выше крыши. Вот кайф будет.

— Леш, Леш, остановись. Этих людей убили, их убили жестоко, зверски. Ты сейчас грешишь, твой цинизм неуместен.

— Знаешь, я не дурак. Я способен понять, что такое убийство, и что такое горе. Но почему этим должна заниматься именно ты?

— Кто-то же должен.

— Ты еще скажи про любовь к Родине и всеобщую справедливость. Ага, и про мир во всем мире не забудь.

— Не забуду, — пообещала я, — сделай же с ним что-нибудь. Это Петр, мой тренер по айкидо.

— Отойди, — Лешка сдвинул меня в сторону и полез в салон. Из принесенной аптечки он достал шприц, щелкнул ампулой и закатав рукав Петиной рубашки, вколол ему что-то. Минут через пять лицо страдальца будто стекло вниз, разгладились складки на лбу, сиротливо повис нос. Лешка быстро и аккуратно вытер ему слюни и слезы. Когда он выполнял свою привычную работу, всегда успокаивался. Перед ним был пациент, и ни одна сила в мире не заставила бы сейчас Лешку забыть о своем профессиональном долге. Почему же он думает, что у меня все должно быть иначе?

Мы провозились с Петей часа два. Периоды относительного затишья чередовались у него с новыми приступами паники. Кое-как доставив его до своей квартиры, напугав Филиппа, Кузю и Веню, мы уложили мужика на диван и по очереди дежурили рядом с ним. Петр постоянно порывался встать и куда-то бежать. Глаза его ничего не видели, уши не слышали.

— Это не настоящие, нет, нет, — то и дело шептал он.

В конце концов Лешка вколол ему лошадиную дозу снотворного и он уснул. Но и во сне беспокойно перебирал руками, что-то бормотал и выглядел очень испуганным и несчастным.

Этим вечером с неожиданной стороны проявил себя Кузьма. Он почему-то сразу проникся к Пете теплотой. Пока мы суетились вокруг припадочного, Кузя грозно рыкал на нас и норовил лизнуть Петра то за руку, то за джинсовую коленку. Рыбак рыбака видит издалека? Когда окончательно развенчанный в моих глазах сенсей забылся сном, пес, не слушая наших возражений, устроился у него под боком. Стоило Пете слишком громко застонать, и Кузя тут же склонял пасть над его лицом, дышал в нос, целовал в щеку. Успокаивал, в общем.

То ли лекарства, то ли Кузина терапия помогла, но утром Петр проснулся нормальным человеком.

— Господи, — сказал он, выходя на кухню, где мы с Лешкой пили чай, — ну и ужасы вы мне вчера показывали. Нельзя же так.

— Объясни, — начала я, но Лешка тут же пребольно пихнул меня ногой, а Кузьма пошел еще дальше и цапнул за пятку. Ради собственной безопасности я заткнулась. Жестами Лешка показал, чтобы я оставила их с Петей наедине.

Они говорили почти два часа. Уж не знаю, каким образом, но Лешка сумел сделать так, чтобы Петр рассказал все и не впал при этом в коматозное состояние. По моей просьбе он потом повторил очень странную историю, в которую я тем не менее сразу и безоговорочно поверила.

Год назад с Петром вступил в переписку один человек, назвавшийся Пантерой. Кто это был, мужчина или женщина, Петр так и не понял. Сначала он думал, что женщина, потом поменял мнение, а потом уже и вовсе на эту тему не думал. Знакомство произошло на форуме любителей айкидо и началось с невинных споров о том, какое из направлений точнее отражает суть истинного учения. Две школы, легкая, которой придерживался Петр, и жесткая, которой поклонялся новый знакомый, сошлись в вечном споре. Как и в любых дебатах подобного рода, истина не родилась, но Пантера был (или была) очень интересным собеседником. На предложение встретиться в реале был получен вежливый, но категоричный отказ и Петр продолжал общение, уже не пытаясь вытянуть у виртуального приятеля (или приятельницы) подноготную. В какой-то момент, когда невинные темы были исчерпаны, речь зашла о запретных удовольствиях.

— Он меня спросил, мне проще называть его он, как далеко я могу пойти. Вопрос поставил меня в тупик.

— Почему? — удивилась я.

— А ты, Настя, знаешь, как далеко ты можешь пойти?

— Конечно, — уверенно ответила я.

— Не торопись с ответами. Ты считаешь себя мужней женой, ты живешь в социуме, ты придерживаешься определенных правил. Но правила — это не ты. Это лишь внешняя оболочка, прилепленная к тебе в целях твоей же безопасности. Представь, что ничего этого нет. Нет мужа, нет правил, нет рамок. Их не успели придумать. Ты не знаешь, что такое хорошо и что такое плохо. Ты пришла в девственный от морали и условностей мир.

— Такого не бывает.

— Я говорю, допустим. Это умозрительная ситуация. Ты не в силах ее вообразить?

— Мне трудно, но я попробую.

— Попробуй. И ты поймешь, что границ нет. По той простой причине, что для того чтобы понять — надо испытать, почувствовать. Иначе, как ты поймешь, нравится тебе или нет?

— Для того, чтобы оценить вкус навоза, необязательно есть его ложками, достаточно просто понюхать.

— А как пахнет убийство? Ты знаешь?

— Да, — сдержанно ответила.

— А как пахнет убийство, совершенное твоими собственными руками?

— Пол, ты задаешь мне странные вопросы.

— Эти вопросы я слышал от Пантеры. Это чтобы ты понимала, КАКИЕ разговоры мы вели. Он рисовал передо мной ситуации, он заставлял меня выбирать, искать ответы. Это затягивало. Ты знакома с теорией о том, что современное человечество — это продукт смешения двух рас, хищных убийц-падальщиков и стадного мяса?

— Ага, охотники— падло, и мясо-быдло.

— Ханжество мешает говорить нам на эти темы. Мешает понять.

— Что понять?

— Что во все времена люди убивали. История мира — это история убийств. Это четырнадцать с половиной тысяч войн при четырех миллиардах убитых. Мы практикуем девять видов насилия и сорок пять его разновидностей! Но невозможно, невозможно делать с таким упоением то, что не нравится. Людям нравится убивать. В принципе. Им доставляет это удовольствие. Самой природой заложен в человека этот механизм, получать кайф от крови, от чужой смерти. Это как оргазм, призванный подталкивать к продолжению рода. Удовольствие от убийства — это тоже одно из условий выживания человека.

— Не ново, — заметила я.

— Не ново, но когда в последний раз ты говорила или просто думала об этом? Люди стыдливо прячут то, что является их сутью, одним из китов, на котором держится все. Откуда иначе такое стремление к убийствам на экране, в книгах? Не имея возможности убивать в жизни, человек компенсирует свою тягу за счет суррогатов.

— Пол, будем считать, что я то самое быдло, которым питались более продвинутые предки. Мне не понять всей глубины твоей мысли. Но предположим, что рациональное зерно в ней есть. Мы отвлеклись.