Беби из Голливуда - Дар Фредерик. Страница 7
Уф, надо перевести дыхание!
— Не правда ли? — поворачиваюсь я к Толстяку, который все время прохождения моей мысли по данной траектории сидел с широко открытыми глазами и не дышал.
— Это как раз то самое, о чем я и сам думал, — подтверждает он.
На Бертиной физиономии вырисовывается подозрение. Будто дождевое облачко затемнило ее широкое лицо. Но через минуту она вновь сияет, словно круглое светило. Ее муж шепчет мне на ухо:
— Тебе надо было устроиться лапшой торговать!
— Берта, я вынужден вас реквизировать! — говорю я серьезно.
Королева Берю делает лицо в духе Марлен Дитрих, модернизированное Джиной Лолобриджидой.
— О комиссар! Реквизировать меня… Я покрываюсь холодным потом. Еще не хватает, чтобы она меня неправильно поняла.
В конце концов, я ее не в хлев покрывать тащу, этакую буренку.
— Да, дорогая моя Берта, только с вашей помощью мы сможем найти дом, куда вас отвезли.
Она начинает блеять:
— Но это же невозможно. Я вам говорила, что они меня…
— Усыпили, знаю. Но тем не менее необходимо попробовать, иначе мы не придем ни к какому результату.
— Сан-А прав! — возбуждается законный муж. — Ты ведь у нас главный свидетель!
Слово «свидетель» уносит толстуху прямо на страницы прессы. Она уже видит свои фотографии во всех газетах. Героиня уходящего сезона! Толпа обожателей бросается к ее ногам. И она сможет менять восторженных поклонников сколько душа пожелает.
— Долг прежде всего! — заявляет она с достоинством. — Я вся в вашем распоряжении!
Погода несколько улучшилась, во всяком случае лягушки-барометры понизили тон своих вокальных упражнений.
Лес Мезон-Лафит вырядился в потрясающее красно-желтое одеяние. Аллеи, впавшие в меланхолию, покрыты толстым золотым ковром. Нежный аромат зарождающегося гумуса приятно щекочет ноздри, романтично напоминая о лесной чаще.
Этот приятный аромат природы вступает в безнадежную борьбу с запахом мадам Берю. Не знаю, может быть, парикмахер, презентуя Берте одеколон, перепутал пузырьки, но вонь непереносимая. У меня впечатление, будто в машине опрокинули кастрюльку с прокисшим супом.
— Это здесь! — кричит Берта.
Вот уже битых четверть часа мы крутимся по парку. На заднем сиденье, развалившись, дрыхнет Толстяк. У него остаточные явления после бессонницы последних ночей: как только где приткнется, тут же храпит.
— Вы уверены?
Она указывает на статую, возвышающуюся на въезде в шикарное поместье.
— Я узнаю статэю.
Обозначенная «статэя» представляет собой даму, единственным предметом одежды которой является колчан со стрелами, да и тот висит на ремешке.
— Здесь?
— Тут они остановились, и мужчина извлек из-под сиденья коробочку с тряпочкой.
Мы стоим на пустынной тихой аллее, по прямой уходящей от нас между двух рядов подстриженных густых кустов.
Совершенно идеальное место, чтобы дать даме подышать хлороформом или попросить доставить вам более живое удовольствие.
— Послушайте, — пытаюсь я уточнить, — вы же потеряли сознание… А значит, у вас нет представления, сколько времени вас везли.
— Ни малейшего! — с удовольствием подтверждает жертва похищения.
— Эти скоты усыпили вас в машине, но когда вас везли обратно, просто завязали глаза… Послушайте меня, Берта, слава богу, вы женщина удивительно тонкого ума!
Ну все, конец! Ее бюст начинает танцевать самбу! Я могу продолжать свои словесные маневры, прекрасно зная, что лесть всегда возвратится к вам с выгодой. Чем глупее люди, тем шире они развешивают уши, если вы им говорите приятные, но совершенно не соответствующие действительности вещи.
Бегемотиха еле сдерживается. Рессоры моей тележки жалуются на непосильную нагрузку.
— Поскольку вы так замечательно соображаете, давайте прикинем методом дедукции. Следите за моей мыслью и идите за ней. Если вас привезли в этот парк, то по логике вещей дом, где вас удерживали, находится неподалеку. Не стали бы они вас усыплять в Париже, чтобы везти в Венсен, правда?
— Да, в высшей степени нелогично! — заявляет мадам Берюрье, понимая, что перед встречей с прессой необходимо поправить стиль языка.
— Отлично…
Сзади Толстяк храпит, как вертолет, который погнался за бомбардировщиком. Я так думаю, что у него волосы растут не только в носу, но и, как говорят врачи, ниже, судя по трудной проходимости воздуха. Это я так, констатирую факт, обдумывая дальнейшие вопросы полегче, чтобы Берта могла на них ответить.
— Дорогая Берта, сейчас мы проделаем первый опыт.
О! Бог мой, какое кудахтанье! Взгляд, который она мне отвешивает, уже сам по себе насилие. Она готова на все, моя милая Берта, полностью подчиненная моей авторитарности, моей личности и моей симпатичной физиономии. Похоже, она готова отдать свою лопаточку для торта с серебряной массивной ручкой, если я кинусь в ее стальные объятия. Вообще-то я ее понимаю.
— Ну говорите, говорите! — задыхается она.
Странно, но иногда женщинам очень идет возбуждение. Если бы мадам Берю весила килограммов на сто меньше, то, пожалуй, могла показаться даже привлекательной.
— Вы закроете глаза… Нет, лучше так, постойте, я вам их завяжу…
Поскольку длина моего платка даже по диагонали намного меньше обхвата ее головы, я бужу Берю и прошу дать мне его платок. Он протягивает нечто дырявое, черное от грязи и липкое, поэтому я отказываюсь это использовать. В конечном итоге я повязываю на закрытые глаза подопытного кролика свой галстук.
— Теперь, Берта, я поведу вас в парк… Сосредоточьтесь! Попробуйте вспомнить ощущения, которые вы тогда испытывали…
Мы выходим из машины под кроны деревьев, раздевшихся по случаю прихода месяца ноября.
После десяти минут напряженного хождения я останавливаюсь. Берта возвращает мне галстук и впадает в задумчивость…
— Ну что? — тороплю я.
— Да, так вот… — произносит она неуверенно. — Вначале мы просто так шли. Поворачивали там, где заворачивали дорожки…
— Примерно сколько времени?
— Недолго… Два или три раза завернули…
— Значит, дом находится на краю парка?
— Наверное…
— А потом?
Судя по тому, как Берта складывает лоб наподобие аккордеона, я могу представить, какая титаническая работа происходит в ее голове.
— Мы шли по правой стороне… Должно быть, мы были рядом с Сеной…
— Почему вы так думаете?
— По воде плыла баржа и подавала гудки… И это было совсем близко от дороги, где мы шли…
Я начинаю шевелить мозгами. Значит, дом находился на краю парка прямо на берегу Сены… Видите, как можно продвинуться в расследовании, если уметь шевелить мозгами.
Толстяк трогает меня за плечо.
— Это главное, что нам от тебя нужно, Сан-А. Думай, будь умницей!
Я барабаню пальцами по рулю, глядя на сухие листья, которые легкий ветерок, кружа, гонит по аллее.
— Хотелось бы уточнить кое-какие детали, Берта…
— Какие?
— Они же вас везли в американской машине?
— Нет, — говорит она, — хотя да, правда…
— А второй раз они везли вас в грузовичке, так?
Берта обалдело смотрит на меня.
— Как вы догадались?
— Божье провидение! Они же не могли прогуливать в обычной машине даму с завязанными глазами, иначе это привлекло бы внимание…
— Совершенно точно! — соглашается инспектор Берюрье, стараясь прикурить разорванную сигарету.
— А какой марки был грузовичок?
— «Пежо», фургон, — уверенно говорит она.
Я завожу мотор своей тачки и медленно еду к берегу Сены.
— Когда вас вывели из комнаты, вы спускались затем по лестнице?
— Ага.
— Долго спускались?
— Два этажа…
— Комната, где вас держали, находилась под крышей?
— Нет.
— Так. Значит, в доме не меньше двух этажей и еще чердак… Должно быть, большой дом… В таких домах обязательно есть подъезд. Был подъезд?
— Был, точно! Они держали меня под руки, пока я спускалась по лестнице. Там шесть или восемь ступенек…