Валентина - Майклз Ферн. Страница 30

Долгая череда мучительных дней, проводимых под палящим солнцем, и холодных ночей, слишком коротких, чтобы снять усталость дневного пути, ожидала Валентину вместе с тысячью прочих невольников, покорных воле Саладина.

Привыкшие к климату пустыни мусульманки несли маленьких детей подвязанными за спиной, и даже с такой дополнительной поклажей они уверенно шагали по пескам, словно вьючные животные. Эти женщины оказались выносливее, чем закованные в кандалы пленники-христиане, ослабевшие от недоедания.

В глазах мусульманок можно было прочесть лишь одну боль разлуки с мужьями, которой предстояло длиться столько же, сколько и войне. Из древнего города Дамаска женщины должны были отправиться к своим родным или же к родственникам мужа, но были в караване и отчаявшиеся страдалицы, не имевшие родных и потому вынужденные предстать на торгах, – им грозило расставание с детьми.

Несколько раз за ночь можно было услышать свист плети, сопровождаемый страшными криками матери и пронзительными воплями ребенка. Никто не мог поручиться, что мать и дитя купят вместе, и, пытаясь избежать разлуки с малышами, женщины пытались бежать под покровом ночи. За ними стража следила особенно зорко – ведь эти женщины охотно присоединились бы к другому войску.

Валентина и Розалан крепко прижимались друг к другу, пытаясь согреться холодными ночами. Бедуинка в сердцах ругала приказание, запрещавшее устанавливать шатры ради экономии того времени, которое потребовалось бы, чтобы сворачивать их утром. Еду на всех готовили мужчины, получившие такое поручение, отдельных же костров никто не разводил. Дневная порция выдавалась из больших котлов – к ним в сумерках тянулась длинная цепочка путешественников.

Валентина принялась стелить тюфяк для ночлега, а ее подруга взяла миски и присоединилась к длинной очереди, зазмеившейся по всему лагерю. Вернувшись, Розалан протянула Валентине миску.

– Фу! Этой бурдой разве что свиней кормить можно! – с отвращением воскликнула придворная дама английской королевы и размахнулась, чтобы выплеснуть сероватую водянистую массу на землю.

– Нет! – возмутилась Розалан, перехватывая миску. – Если сама не хочешь есть, отдай мне, но не выбрасывай!

– Ты меня удивляешь, – сказала Валентина, покраснев от возмущения. – Как можно поглощать эти помои с таким удовольствием?

Розалан оторвала глаза от своей миски. Темные и блестящие, они широко распахнулись, на лбу от удивления собрались морщинки. Это было не похоже на Валентину, воспринимавшую прежде путешествие в Дамаск с молчаливой покорностью! Временами Розалан даже беспокоилась за подругу, ставшую мрачной и отчужденной, и потому она даже обрадовалась, когда та проявила хоть какие-то бурные чувства – впервые со дня отправления каравана.

Выходка Валентины понравилась бедуинке: наконец-то девушка ожила, вспылила, рассердилась! Слишком уж часто раньше устремляла она взгляд к горизонту, ничего не замечая вокруг. Даже оводы, донимавшие путешественников, могли тогда садиться на ее лицо незамеченными и вгрызаться в гладкую кожу, и Розалан, ехавшей на покачивающемся верблюде позади Валентины, приходилось прикрывать подруге лицо, отгоняя оводов. Теперь же христианка вышла из этого странного состояния и встрепенулась – как хорошо!

Завладев миской похлебки, Розалан стала зачерпывать варево тремя пальцами и жадно втягивать жижу в рот.

– Меня просто тошнит! Как ты можешь эту гадость есть? Тебе все равно, что с тобой случится после? Посмотри, как отвратительно ты выглядишь, вот так обсасывая пальцы! Боже! Зачем ты зашвырнул меня к этим варварам? Кочевники! Свиньи! – Валентина возвела руки к небесам. – Розалан, и ты действительно думаешь, что тебя может купить богатый человек, чтобы поместить в свой гарем и сложить сокровища к твоим ногам? Как можно быть такой глупой?

Бедуинка продолжала с аппетитом есть, получая от отвратительного варева очевиднейшее удовольствие. Украдкой она поглядывала на Валентину – девушка вскочила и теперь возвышалась над своей подругой, уперев в бока руки. Ее щеки пылали, а глаза были полны негодования и ярости. Придворная дама английской королевы не унималась:

– Нет, ты посмотри на себя! Ты только посмотри! Где твоя гордость? Где это твое особенное внутреннее чутье? Где твоя душа? Ба! Да ты продалась за миску похлебки и одеяло, полное блох, всего лишь ради того, чтобы согреться холодной ночью!

Вместо ответа Розалан облизнула пальцы, собрав со дна миски гущу.

– Перестань сейчас же издавать эти ужаснейшие звуки! Ты разве не слышишь, что я тебе говорю? – воскликнула Валентина.

Опустившись на колени, она с трудом удерживалась, чтобы не ударить бедуинку. Схватив ее за руки, Валентина не позволила подруге снова поднести ко рту грязные пальцы.

– Розалан, послушай же меня, прошу тебя!

Словно только сейчас заметив девушку, бедуинка подняла на нее глаза и приняла снисходительный вид.

– Ты ведь знаешь мое отношение к нищим попрошайкам. Стоит один раз дать им что-нибудь, как будешь подавать каждый день, и так – всю жизнь. Я же привыкла отвечать только за себя!

Валентина с силой встряхнула подругу:

– Ты самое невыносимое существо, какое только Бог посылал на землю.

– Шшш! Говори тише! Ты забываешь, кем должна притворяться! Если будешь кричать, не сомневайся, тебе придется быстрее, чем хотелось бы, предстать перед своим Богом.

– И когда ты только задумаешься о жизни? – спросила Валентина уже потише, но с прежней горечью. – Ты идешь навстречу своей судьбе, полагая, что ее нельзя изменить. Ты говоришь, неизбежное можно только принять. Но как ты можешь согласиться с судьбой, что сулит тебе рабство до конца твоих дней? Или это благодать, ниспосланная тебе Аллахом? Неужели ты никогда не оглядывалась вокруг себя и не замечала, каково будущее женщин, остающихся при войске? Даже за то короткое время, что провела среди них, я увидела, как грубо с ними обращаются: у многих нет зубов, тела исхлестаны плетью!.. Во время месячных и после родов, когда ни один мужчина не прикасается к ним – что тогда с ними происходит? Я скажу тебе! Они голодают! У них пропадает молоко, потому что они не могут даже купить воды у водоноса. Их дети тоже голодают и дерутся с собаками из-за отбросов, небрежно выкидываемых из шатров. Ты, конечно, еще молодая и сильная, совсем дитя по понятиям христиан, но долго ли ты будешь оставаться молодой и привлекательной для мужчин? Открой глаза, Розалан! Посмотри, что тебя ждет! Я прихожу в ужас, когда думаю об этом, и очень боюсь. И если жизнь шлюхи при войске представлялась тебе лучшей участью, чем доля рабыни, то могу себе представить, что нам уготовано! – Валентина оказалась в полном изнеможении, закончив свою пылкую речь, слезы сверкали у нее на ресницах, и последние лучи заходящего солнца отражались в глубине глаз, полных боли.

Розалан едва удержалась, чтобы не обнять подругу и не успокоить ласковыми словами. Однако, когда она заговорила, в ее голосе прозвучала неприкрытая ярость:

– А теперь твоя очередь выслушать меня, Валентина! Мне отвратительна бурда, которой нас кормят, однако я ее ем, потому что это мудро. Смерть меня не привлекает, молодость и красота – единственное, что у меня есть для продажи. Что же касается моей души, той тайной сердцевины, как мы это называем, то она все еще моя! Ее я не продаю и делаю все возможное, чтобы сохранить, но наверняка не сохраню, если стану голодать и доведу себя до смерти. И не говори мне о рубцах от плети на теле! Ты видела хоть один у меня? Нет! А ты пришла ко мне из мира христиан со следами порки на спине. С тобой грубо обошлись мужчины. Они ворвались в шатер и изнасиловали тебя. И что ты получила за это? Ничего! Женщины всегда страдают от грубого обращения, но умные женщины понимают, какую выгоду могут они из этого извлечь. Если выгода состоит в том, чтобы душа не рассталась с телом, меня она устраивает. Таков мой выбор, и это единственный путь, который мне известен.

Розалан отставила миску похлебки и придвинулась к Валентине, заговорив уже не таким враждебным и резким тоном.