Колесница Гелиоса - Санин Евгений Георгиевич. Страница 14

«Я полагаю, тебе совсем не придется ждать, когда тебя назовут матерью Гракха! Мне самому давно уже надоело бездействовать и видеть, каким опасностям подвергается республика как в самом Риме, так и на его границах. Я долго думал, не зная, как помочь римскому народу, а теперь знаю.»

«Это правда?» — воскликнула я, и Тиберий, глядя мне куда-то за спину, твердо ответил:

«Да. Я твердо решил бороться за преобразования в государстве и решения своего уже не изменю никогда, ибо я не Гай Лелий Мудрый!»

«Интересно, и как же ты собираешься это делать?» — услышала я позади себя, обернулась и увидела твоего мужа, стоявшего в окружении Панеция, городского претора и разъяренного Гая Лелия.

«Да, как? — поддакнул претор, этот алчный старик, известный всему Риму своей продажностью и умением за деньги раздавать должности. — По существующим обычаям предлагать проект новых законов может только человек, занимающий государственную должность!»

«Я займу такую должность, — спокойно ответил Тиберий. — Займу, даже не прибегая к твоим сомнительным услугам. Я выставлю свою кандидатуру на выборах в народные трибуны!»

Вот так, дочь моя, начался разговор нашего Тиберия с твоим мужем и его угодливым окружением. Был он трудным и долгим, и я расскажу тебе о нем чуть позже. А сейчас вызову табуллярия и прикажу ему доставить поскорей это письмо тебе в Кампанию. Будь здорова.»

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Прощальный ужин в доме Луция Пропорция подходил к концу, когда в комнату пирующих вошел смуглолицый раб. Щурясь от яркого света и, косясь на кувшины с вином, он нашел глазами хозяина, забавлявшегося на пурпурных подушках с юной танцовщицей тем, что то подносил, то отдергивал от ее губ сочную сливу. Подбежал к нему и шепнул на ухо:

— Господин! Там в двери ломится какой-то оборванец!

— Дай ему кость и пусть ступает своей дорогой! — благодушно махнул рукой Луций.

— Кто поздно приходит — тому кости! — подтвердил один из его пьяных клиентов, роняя голову на стол.

— Я так и поступил, господин, — ухмыльнулся раб. — Дал затрещину и бросил кость. Но он не уходит. Он сказал, что сгноит меня в яме! — пожаловался он.

— Моего раба?! — вскричал Луций. — Спусти с цепи собак!

— Я б так и сделал, господин но…

— Но?!

Рука Пропорция, не привыкшего к возражениям в собственном доме, да еще от раба, замерла в воздухе, и танцовщица проворно ухватила губами сливу.

— Я не спустил на этого грязного оборванца собак только потому, что он непременно хочет говорить с тобой! — объяснил раб.

— Оборванец? Со мной?! Прот, ты в своем уме?!!

— Этот оборванец, наверное, сошел с ума, потому что утверждает, что он твой давний друг! — огрызнулся раб.

— Луций, что я слышу! — воскликнул из угла взъерошенный клиент, вкладывая в ладошку флейтистки денарий. — Ты уже водишь дружбу с нищими?

Пропорций, сопя, поднялся. Оттолкнув ногой недогадливого раба, из-за которого его подняли на смех клиенты, он с раздражением произнес:

— А ну тащи его сюда. Да живо! Мне самому хочется взглянуть на этого «друга»!

— Бегу, мой господин! — с готовностью бросился выполнять приказание Прот.

— Постой! — окликнул его Луций. — Скажи прокуратору [40], чтобы принес сюда розги. Я думаю, они придадут нашим воспоминаниям о дружбе особую теплоту!

— Слушаюсь, господин! — усмехнулся раб, выбегая из комнаты.

— Это самый наглый и вороватый мой раб! — кивнул ему вслед Пропорций. — Но, клянусь Меркурием, именно этим он мне и нравится!

Он вернулся к юной гречанке, которая тут же обвила его шею руками. Клиенты в предвкушении нового развлечения поднимали кубки и хвалили остроумие своего патрона.

Наконец дверь широко распахнулась. На пороге появился однорукий человек в грязной одежде.

Смех и пьяные крики оборвались.

Луций и гости с любопытством смотрели на калеку с изможденным лицом, сохранившим следы жестоких пыток.

— Так ты инвалид! — разочарованно протянул Луций, жестом разрешая незнакомцу войти в комнату. — Кто такой? Почему назвался моим другом?

Не отвечая, незнакомец сделал несколько уверенных шагов. Не как нищий калека, — как хозяин встал по среди комнаты и обвел угрюмым взглядом яркие картины на стенах, статуи, уставленный яствами кедровый стол, отделанные черепаховыми панцирями ложа.

Удивление гостей сменилось гневом, когда инвалид столкнул на пол пьяного клиента и, усевшись на его место, бесцеремонно потянул к себе серебряное блюдо с кусками холодной говядины.

— Ах, ты, бродяга! — первым очнулся Луций. — Наглеть в моем доме?! Последний раз спрашиваю: как твое имя, и что тебе здесь нужно?

Незнакомец, не торопясь, выпил кубок вина, взял рукой кусок мяса и усмехнулся, не сводя глаз с хозяина:

— Не признаешь, Луций?

Пропорций вздрогнул — таким знакомым показался ему этот голос. Безусловно, он видел раньше этого человека, и видел часто, совсем не в этой одежде…

Сузившимися глазами он впился в его лицо, думая про себя: нет, это не из старых клиентов, не покупатель, не ответчик в суде…

Инвалид же, насладившись растерянностью на лице хозяина, с усмешкой продолжал:

— А ведь было время, когда ты почитал за счастье иметь такого друга, как я, и на званые обеды приглашал меня одного, чтобы я не дышал одним воздухом с этими пиявками!

Незнакомец кивнул головой на вскочивших со своих мест клиентов. Все они бросились к Луцию, требуя наказать бродягу за неслыханную наглость, но, увидев, как меняется лицо патрона, в испуге остановились. Действительно, Пропорция трудно было узнать. Подбородок его отвис, глаза расширились и были готовы вылезти из орбит.

— Ти-и-ит?! — не веря прошептал он.

— Ну наконец-то! — усмехнулся инвалид, вальяжно откидываясь в своей грязной тоге на персидские подушки.

Это было невероятно. Появись сейчас в доме Пропорция сам царь Аттал с уже написанным завещанием — и то он не был бы так изумлен, раздавлен, уничтожен.

Живой Тит Максим, его самый крупный и безжалостный кредитор возлежал в его комнате, на его ложе! Но где же тугие щеки, налитые плечи, грузная фигура этого некогда богатейшего человека Сицилии? Искалеченный, высохший старик с голосом Тита Максима смотрел на него цепким, насмешливым взглядом.

Луция бросило в пот от мысли, что теперь ему придется расставаться с миллионом сестерциев, который он привык считать своим, получив известие о смерти Тита. После недавнего ограбления пиратами двух триер, которые они с Квинтом как нарочно загрузили самыми дорогими товарами, у него кроме дома и рабов остался лишь этот миллион…

— Тит! Ты… — через силу улыбнулся Пропорций, думая о том, что он теперь нищий, и все его мечты о сенаторской тунике останутся пустыми мечтами, потому что ему теперь никогда не дотянуть до сенатского ценза. — Но ведь ты… тебя же…

— Как видишь, жив! — оборвал его кредитор, берясь за новый кусок говядины.

— Да-да, — пробормотал Пропорций. — Просто прошло целых два года, и я…

Он не договорил. Дверь в комнату открылась, и вошел прокуратор, огромный, заросший до бровей черной бородой испанец. В руках у него был пучок розг, из-под мышки торчала предусмотрительно захваченная плеть. Весь его свирепый вид говорил о решимости угодить хозяину.

— Этот? — показывая на Тита, обратился к Проту испанец. Раб торопливо кивнул, и прокуратор тяжело шагнул к ложу: — Сейчас я покажу тебе, бродяга, как врываться в дом к благородному господину!

— Вон! — очнувшись, замахал на него Пропорций и, оборачиваясь к гостям, закричал: — Вон! Все вон!!

Оставшись наедине с Титом, Луций осушил большой кубок вина и лишь после этого немного пришел в себя.

— Тит, как я рад видеть тебя! — изобразил он на лице подобие улыбки. — Давно из Сицилии?

— Ты говоришь так, словно я вернулся из увлекательного путешествия!