Колесница Гелиоса - Санин Евгений Георгиевич. Страница 35

Фемистокла насторожил шорох в повозке — это Прот, желая слышать все до последнего слова, приподнял голову. Вскочив на коня, грек крикнул Клеобулу:

— Продолжай путь! А я проеду вперед, посмотрю — нет ли там засады римлян! Говорят, они собираются послать против нас новый отряд!

«Не отряд — а целую консульскую армию!» — чуть было не сорвалось с языка Прота. Но, поразмыслив, он решил, что ему лучше остаться в тени. «Пусть эллины считают, что я ничего не слышал!» — подумал он, и вновь притворился спящим.

Колеса повозки приятно ласкали слух, шурша по густой траве. Сладкий воздух близкого леса кружил голову. Прот даже не заметил, когда и уснул, успев только шепотом помолиться:

— О, Афина, останови Луция!..

С того вечера, когда Луций Пропорций, отравив своего кредитора Тита Максима, в легкой дорожной двуколке, запряженной парой резвых скакунов, в сопровождении трех вооруженных рабов выехал через Капенские ворота из Рима и помчался по «царице дорог» [61], прошло два дня.

Первый запомнился жуткими приступами дурноты и нестерпимой болью и звоном в голове. Самое обидное для Луция было то, что в этом его состоянии ему некого было винить.

Остановившись на первый постой в одной из гостиниц, в великом множестве разбросанных вдоль Виа Аппиа, он напился, причем самым безобразным образом.

Все началось с того, что хозяин гостиницы, увидев подписанную самим главой Рима легацию, не знал, чем и угодить важному гостю.

Напрасно Луций заверял его, что остановился лишь для того, чтобы перевести дух и заменить лошадей.

Словно ветром сдуло из угла мирно беседовавших за столом путешественников, и перед глазами приятно пораженного Луция появился кувшин отличного цекубского вина.

Подбежавший раб поставил на стол блюдо с большим куском жареной говядины и несколько мисок с салатами и пахучими соусами.

Глаза Луция разгорелись при виде таких яств. Забыв о том, что надо спешить, он набросился на еду и вино, и через час уже сам приказывал хозяину подавать кувшин за кувшином, с удовольствием видя, как склоняется перед ним в угодливом поклоне италиец.

Когда выпитым кубкам был потерян счет, и хозяин уже не знал, как ему отделаться от не на шутку разошедшегося гостя, перед глазами Луция стал маячить Тит Максим. Бывший кредитор появлялся то из-за двери, то из угла, грозя Луцию пальцем.

— А-а! Вот я тебя!! — кричал Пропорций, швыряя во все стороны пустые кувшины и обглоданные кости. — Не нравится? Я тебе покажу, как приходить к честным людям из подземного царства! Деньги свои захотел? А это не хочешь?!

Луций вскочил опрокидывая стол, размахнувшись, швырнул в угол скамью, попав в большие амфоры с дорогим вином…

Кончилось все тем, что слуги хозяина гостиницы бережно усадили его в повозку, запряженную самыми быстрыми лошадьми, и дали знак вознице поскорей продолжать путь.

Всю ночь Луций провел в беспамятстве и пришел в себя лишь засветло на новом постоялом дворе.

— Что будет угодно Гнею Лицинию? — изучив легацию, почтительно осведомился его хозяин. Отпущенные почти до самых плеч волосы говорили о том, что он носит траур по близкому человеку. — Отдельную комнату с удобным ложем? Сытный ужин? Вина? Девочку?

Мутные глаза Луция, с трудом соображавшего, где он и что ему здесь нужно, задержались на длинных волосах италийца. Точно такие же носил и он после того, как они с Квинтом, законным наследником, похоронили отца.

«Квинт! — обрадованно вспомнил Луций. — Конечно же, Квинт! Вот кто мне может помочь во всем этом… Только — тс-с! Я — Гней Лициний! Немедленно дальше, в дорогу! Надо ехать в Пергам через Афины! Расскажу обо всем Квинту, вдвоем мы быстро разделаемся с Атталом и доберемся до тайника Тита!»

— Свежих лошадей! — властным голосом приказал он. — И вина в дорогу… Немного.

Четыре кувшина двадцатилетнего кампанского вина, поданные в повозку хозяином постоялого двора, заботящимся, чтобы никто не обвинил его в невыполнении легации, помогли Луцию скоротать день. Теперь же протрезвев, он срывал зло на погонщике лошадей и охранявших его рабах, то посылая их вперед, то приказывая следовать за повозкой.

Он продолжал думать о брате, но теперь решение навестить Квинта в Афинах и взять с собой в Пергам тяготило его.

«Конечно, Квинт — любящий и заботливый брат, — мысленно рассуждал Луций, вспоминая подарки, которые привозил ему Квинт то из Карфагена, то из Испании. — Но он никогда не воспринимал меня всерьез! Не было такой встречи, чтобы он не подшучивал надо мной, не обзывал купчишкой, и не держался свысока. А ведь я давно уже не мальчик, которого надо защищать от соседских драчунов! Подумаешь — центурион! Может, я еще стану целым легатом, а то и самым известным в Риме человеком. А что — даже Сципион Эмилиан в свое время был просто Эмилием. А я ведь еду не на прогулку и не для командования какой-то сотней легионеров, которая может завоевать лишь небольшой городок, а подчинить Риму целое царство!»

Луций неотрывно смотрел на прямую, как стрела дорогу. Она была вымощена среди топких болот из крепких, пригодных для мельничных жерновов, плит так тщательно, что не чувствовалось даже малейшего толчка.

Сколько проехало за полтора столетия ее существования здесь безвестных людей, ставших Сципионами, Фламиниями, Катонами, Аппиями Клавдиями, Гортензиями… Пройдут годы, века, тысячелетия, — сколько их еще пройдет по ней к своей славе? Почему бы не случиться тому, что одним из них будет он, Луций Пропорций?..

Впереди показался «карпентум» — элегантный двухколесный экипаж, запряженный четверкой мулов. Луций впился глазами в задернутый от моросящего дождя полог, завистливо вздохнул, натягивая плотнее матерчатую шапку.

В Риме такой повозкой имели право пользоваться только высшие должностные лица. За пределами города это ограничение снималось, но все равно в экипажах такого типа выезжали лишь знатные женщины.

Мимо Луция промелькнуло надменное женское лицо…

«Я был бы, наверное, самым счастливым человеком на свете, если бы на ее месте оказалась сейчас моя Луцилла…» — вдруг подумал Луций о своей жене с непривычной для него нежностью, понимая, впрочем, что ему дорога не эта постылая женщина, на которой он женился ради приданого, а его положение в обществе, зависть окружающих, богатство, слава…

«Ну зачем мне Квинт? — снова подумалось Луцию. — Что я сам не в состоянии убрать Аттала и состряпать завещание? С той же легацией или под видом купца, кто я, собственно, пока и есть, я доберусь до Сицилии вслед за консульской армией, разыщу дом Тита в Тавромении и вернусь в Рим сенатором, с пятьюдесятью миллионами! Я отлично справлюсь со всем этим сам, без всякой помощи и советов. И тогда я, я — а не родившийся десятью минутами раньше, и потому ставший старшим братом и наследником Квинт, стану сенатором и богатейшим человеком Рима! Я получу право оставить всем своим потомкам на вечные времена свое почетное восковое изображение!»

В своих мыслях Луций возносился все выше и выше. Видя прочную телегу с колесами, выточенными из одного бревна, без спиц, доверху нагруженную таким грузом, что ее едва тащили за собой четыре огромных вола, он представлял, как будут доставлять ему в Рим товары со всех концов света: статуи из Греции, слоновую кость из Нумидии, золотые поделки из далекой Скифии. И без того громадный его капитал будет множиться не по дням, а по часам.

«Первым делом куплю роскошный дом на Палатине, с фонтанами, мраморным атрием и мозаичными полами, как у городского претора. Потом, став сенатором, придумаю такой законопроект, который сделает меня знаменитым! Какой? Это надо подумать… Затем выставлю свою кандидатуру на должность консула, подкуплю избирателей, стану им и отправлюсь во главе армии на войну. Скажем, с Понтом или Парфией! Вернусь прославленным полководцем. Моей статуей украсят Форум! И я проеду по улицам Рима не в этой жалкой повозке, и даже не в „карпентуме“, — думал Луций, — а в запряженной четверкой белоснежных коней триумфальной квадриге! Народ будет встречать меня криками восторга. И Квинт, которому я хлопал во время триумфа Сципиона Эмилиана, сам будет восторженно рукоплескать мне и бросать цветы!»