Когда я был мальчишкой - Санин Владимир Маркович. Страница 31

— Вернусь домой, — пыжась, разглагольствовал он, — курсы шофёров закончу, домишко отгрохаю и к Варьке посватаюсь. Если уже теперь носом вертеть будет — наше вам с кисточкой, другая найдётся! Правильно рассуждаю?

На площади перед штабом слышался смех: солдаты окружили группу очень худых, оживлённо жестикулирующих людей в штатском. Это были итальянские и английские военнопленные, освобождённые из лагеря. Узнав, что все попытки объясниться оказались безуспешными, я решил внести свой вклад в это благородное дело.

— Ай эм Михаил Полунин, — сообщил я, ударив себя кулаком в грудь. — Ай эм гвардеец.

— Джон Смит, — слегка склонив голову, представился высокий носатый англичанин.

— Ду ю спик инглиш? — растерявшись, бездарно спросил я.

— Иес, иес, — заулыбался англичанин.

— Ай эм глед ту си ю, — поведал я и, подумав, добавил: — Инглиш ленгвидж ис бьютифул, ситдаун, плиз.

— Во даёт Мишка! — восхитился Митрофанов. — Дуй до горы!

Но мой словарь уже был исчерпан. Поняв, что он имеет дело с гнусным самозванцем, Джон Смит разочарованно откланялся. Тогда общим вниманием завладел молодой юркий итальянец с чёрными глазами прожжённого плута. Он положил в ладонь горошину и тихо на неё подул. Горошина исчезла. Итальянец попросил у одного солдата автомат и, сделав страшно удивлённое лицо, вытряс горошину из ствола. Мы зааплодировали, а фокусник поклонился и… вытащил из моей пилотки Железный крест.

— Тьфу! — фокусник брезгливо швырнул крест на землю, затопал по нему ногами — и с немым изумлением уставился на моего англичанина. Все ахнули: на груди у него висел тот самый Железный крест. Джон Смит обиделся, сорвал крест и отбросил его в сторону.

— Паф, паф! — испуганно заверещал фокусник, показывая пальцем в небо. Мы на мгновенье задрали головы, а итальянец уже разводил руками и кланялся: на груди у Джона висели два креста. На этот раз англичанин разозлился не на шутку, сорвал злополучные ордена и демонстративно повернулся к фокуснику спиной. Общий хохот: на спине болтались три креста!

К нашему искреннему сожалению, вскоре подали автобус, и бывшие военнопленные уехали, махая из окошек руками.

А в деревню уже вступала длинная колонна немцев. Их было больше тысячи — измученных, высокомерных, ошеломлённых, несчастных людей в грязных зелёных шинелях и френчах. Впереди, не глядя по сторонам, ехал в машине фашистский генерал с перевязанной головой — ехал медленно, чтобы не отбиться от колонны, как на параде. Рядом с ним, страдая от насмешек, сидел наш автоматчик-ефрейтор.

— Разрешите обратиться, товарищ ефрейтор! — почтительно рявкнул Митрофанов. — Генерала поймали капканом?

— Пошёл ты к… — огрызнулся несчастный страж. — Дай лучше их фашистскому благородию воды напиться.

Митрофанов протянул фляжку и пошёл рядом с машиной. Генерал вытащил платочек, тщательно вытер горлышко фляжки и забулькал.

— Брезгует, — скривил губы Митрофанов, — А я уж после него — и в руки не возьму, пусть подавится моей фляжкой!

И сердито отошёл от машины.

— Вассер, вассер, — просили пленные.

Колонна остановилась, и с полчаса мы поили немцев водой. Мне стало не по себе: на меня грустными глазами смотрел мальчишка в длинной, до пят, шинели.

— Фольксштурм? — спросил я. — Гитлерюгенд?

Мальчишка кивнул. Проклиная себя за мягкосердечие, я протянул ему полплитки шоколада.

Стоя вдоль дороги, на пленных молча смотрели местные жители. Многие плакали.

— Отольются кошке мышкины слёзки, — сурово произнёс кто-то.

— Повезло фрицам, хоть живы останутся.

Послышался крик — одна женщина подбежала к колонне и забилась на груди у мордастого, огненно-рыжего солдата.

— Брат, — разобравшись, пояснил нам конвойный и похлопал женщину по плечу: — Не ори, вернётся твой Ганс, или как там его, пусть только мой Смоленск отстроит, как было до войны. Любил кататься — люби и саночки возить.

И всё равно тягостное зрелище — пленные. Да будут прокляты фашисты с оружием в руках, звери, уничтожившие миллионы людей! Им, не немецкому народу, а гитлеровским головорезам, умертвлявшим в душегубках, сжигавшим живьём женщин и детей, мы никогда не простим и не забудем. Передадим нашу ненависть в генах, в десятом поколении — не простим.

А пленных было жалко. Не всех, конечно, а тех, у кого были несчастные человеческие лица.

Хорошо это или плохо — что мы отходчивый народ?

Сергей Тимофеевич пришёл к нам радостно возбуждённый.

— Получил весточку от Тихомирова! — сообщил он. — Серёжа пишет, что рассчитывает месяца через два встретиться со мной — рана заживает. «На старости я сызнова живу, минувшее проходит предо мною». Володя, ты мой амулет, твоя близость приносит мне удачу!

— А моя? — ревниво спросил я.

— И твоя! — засмеялся Сергей Тимофеевич. — Эх, Серёжа, Серёжа, думал ли я, что тебя увижу?

Сергей Тимофеевич был счастлив, и мы искренне его поздравляли.

— Утром допрашивал фельдфебеля, — рассказал он. — Отпетый нацист, убеждённый в превосходстве арийцев и в их исторической миссии. Пытался меня убедить, что по числу гениев на душу населения Германия стоит на первом месте. Пришлось взять в руки карандаш и доказать, что Россия, англосаксы и французы нисколько не уступают немцам по этому показателю, а если Германия в чём-то и превосходит их, то лишь в одном: по числу великих учёных и деятелей искусства, изгнанных из страны за время фашистской диктатуры. Отвёл я душу на этом учёном фельдфебеле!

— Какой у вас размер ноги, Сергей Тимофеевич? — подмигнув мне, спросил Володя.

— Сорок первый. А что?

— Примерьте, пожалуйста, — сказал я, доставая из вещмешка отличные хромовые сапоги.

— Вот спасибо! — поблагодарил Сергей Тимофеевич и озабоченно спросил: — Надеюсь…

— Все в порядке, — успокоил Володя. — Мишка на чернобурку выменял, носите на здоровье.

— На чернобурку? — засмеялся Сергей Тимофеевич.

История действительно была забавная. В подвале полуразрушенного дома мы с Митрофановым обнаружили бочку мочёных яблок. Наполнив два эмалированных ведра, мы отправились угощать ребят, не забывая и себя — всю дорогу наши челюсти энергично работали. Навстречу нам шло несколько солдат. Один из них, набросив на плечи роскошную чернобурку, под смех приятелей кокетливо поводил бёдрами. Увидев в наших руках столь редкостное лакомство, ребята остановились.

— На шарап! — предложил владелец чернобурки. — Налетай, славяне!

— Я тебе налечу! — грозно пообещал Митрофанов. — Лично для товарища Ряшенцева несём, понял?

— Дай хоть погрызть, скареда!

— Локти грызи, — посоветовал Митрофанов.

После длительного торга чернобурка оказалась на моих плечах, а одно ведро с яблоками перекочевало к её бывшему хозяину. При виде чернобурки все встречные хохотали, а я паясничал вовсю, чрезвычайно довольный производимым впечатлением. И тут мы столкнулись с командиром второй роты лейтенантом Кулебяко, который галантно вёл под руку красавицу медсестру Танюшу и рассыпался перед ней мелким бесом. Под мышкой у Кулебяко были только что полученные в военторге хромовые сапоги. Как и следовало ожидать, Танюша всплеснула руками, и на её прекрасном лице так явственно отразились переживаемые ею чувства, что Кулебяко мгновенно сообразил, какого козырного туза он может заполучить.

— Чернобурка? — поманив меня рукой, спросил Кулебяко. — Гм… смотри, Танюша, нашей выделки, в Россию возвращается награбленное фрицами имущество.

— Так точно, возвращается, товарищ гвардии лейтенант! — поддержал я.

— Для кого она у тебя?

— Для невесты, товарищ гвардии лейтенант! Танюшины глаза метнули молнии, и Кулебяко перешёл к делу:

— Махнём не глядя? Даю парабеллум с тремя обоймами.

— Моя невеста штатская, товарищ гвардии…

— Оставь… — Кулебяко поморщился. — Хочешь портсигар-зажигалку?

— Моя невеста не курит, товарищ…

— Тьфу, заладил! — обозлился Кулебяко. — Учти, с чернобуркой не отпущу. Чего за неё хочешь?