У Земли на макушке - Санин Владимир Маркович. Страница 25

А ведь труд повара не только благодарный, он и обидный: то, во что ты вкладывал свою душу, уничтожается без следа. На Новый год Степан Иванович создал настоящий шедевр: огромную корзину из теста, украшенную кремовыми розами, клубникой и виноградом, да так, что каждый цветочек, каждая ягодка казались настоящими! И уникальный полупудовый торт проглотили за десять минут, а сердце Степана Ивановича радовалось и разрывалось на части: ведь в этот торт он вложил весь свой талант, свою любовь к профессии, к ребятам, для которых еда — одно из главных удовольствий, доступных на льдине.

Целый год с утра до вечера у газовых плит камбуза. Выдалась свободная минутка — берётся веник и швабра: мало я видел хозяек, у которых кухня содержалась бы в такой чистоте.

Целый год — а ведь Степану Ивановичу немногим более тридцати. Он тоже, как все ребята, хотел бы пойти на торосы, полюбоваться игрой преломляющихся солнечных лучей, просто посидеть, помечтать о жене, дочке, которая родилась уже после его отъезда на льдину. Мне рассказывали, что он любит природу и любит оставаться с ней наедине. Но у Степана Ивановича на себя времени не оставалось. Почитать полчаса перед сном — всё, что мог позволить себе до предела утомлённый тяжёлым рабочим днём человек.

Напоследок ещё одна деталь.

На станции жило тринадцать ребят. O каждом из них можно сказать много добрых слов — об одних больше, о других меньше. Каждый из них поработал на совесть, она чиста у всех. Так вот летом, когда сходит снег, лёд становится игольчатым, острым, собаки — их на станции две, Жулька и Пузо, — до крови исцарапали лапы. И лишь у одного человека нашлось время, чтобы сшить собакам тапочки и забинтовать пораненные лапы. Это сделал Степан Иванович, добрая душа.

Теперь, после всего сказанного, вас не удивит самая короткая и убедительная характеристика из всех, что я слышал. Панов мне сказал:

— Если в будущем мне вновь доверят руководство станцией, первым, кого я внесу в список личного состава, будет Степан.

ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ ВЛАДИМИРА ПАНОВА

Характер человека раскрывается в кульминационные минуты жизни, когда ею поставлен вопрос: «Быть или не быть?»

В эти минуты вдруг обнаруживается, что мы почти ничего о человеке не знали: кульминация может превратить тихого и скромного парня в героя, а задиру и грубияна — в трусливого зайца.

Мгновение, чреватое взрывом, освещает человека, как прожектор, от луча которого скрыться невозможно. На раздумье даётся одна секунда, взвешивать все «за» и «против» времени нет, и решение нужно принимать не только умом, но всем своим подспудным опытом, своим отношением к жизни.

Когда в разговоре с ребятами упоминалось имя Панова, мне с удивительным постоянством задавали один и тот же вопрос:

— А вам не рассказывали, как он заставлял нас давиться чаем?

Эту историю я слышал несколько раз. А вдруг дополнительные подробности?

— Нет, не рассказывали.

— Дело было так…

Февраль, полярная ночь. Ребята сидели в кают-компании, пили чай и вели вечный спор о том, какую кинокартину сейчас запустить — «Берегись автомобиля» или «Тридцать три». И ту и другую смотрели уже раз по десять, а дежурный по лагерю, имевший диктаторские права, колебался.

И вдруг в кают-компанию позвонил метеоролог Георгий Кизино: под его домиком только что прошла трещина, её ширина уже сантиметров двадцать, и она продолжает расширяться!

Все вскочили со своих мест и ринулись к дверям.

— Побежали вытаскивать оборудование! — крикнул кто-то.

— Вещи!

— Быстрее, по дороге шубу наденешь!

И в этот момент, когда разгорячённые опасностью ребята готовы были высыпать на улицу, послышался тихий голос Панова:

— Чай остынет. Садитесь за стол, будем допивать чай.

Эти слова были столь неожиданны, что все остановились.

— Какой там, к черту, чай? — не выдержал кто-то.

— Все за стол, — тем же ровным голосом повторил начальник станции. — Нужно допить чай.

И так он это сказал, что все поняли: самое главное сейчас — это допить чай. Все остальное тоже важно, но не так, как чай. Трепеща от возбуждения, ребята уселись за стол. Несколько секунд все молча давились чаем.

— Ну вот и хорошо, — поставив на стол пустую кружку, сказал Панов, — Павел Андреевич, заводите трактор и гоните его к трещине. Васильев, перебрось ближе к лагерю клипербот и аварийное оборудование, пока трещина не разошлась. Вы четверо с аварийным инструментом идите к домику, откапывайте трос и цепляйте его к трактору. Сразу же после этого будем по необходимости выносить оборудование. Всем аэрологам идти к себе — нечего устраивать у трещины толчею. Разрешаю приступить к работе.

Стихия вместо организации — самый опасный враг полярников — была предотвращена. Через пятнадцать минут домик был готов к эвакуации. Возле него остались лишь аварийная команда и начальник — трещину могло развести в любую минуту, и единственным средством борьбы с ней было угадать её намерения. К счастью, трещина не расширилась, за ночь её засыпало снегом, снег полили водичкой, и к утру она подмёрзла. Теперь следы этой зловещей трещины непосвящённый даже не различит, их почти не осталось. А рассказ о начальнике станции, который заставил людей давиться чаем в тот момент, когда по лагерю шла трещина, остался и, наверное, войдёт в полярный фольклор. Потому что это и есть подлинное, без игры на публику, высшее самообладание, в котором проявляется величие характера, то волевое решение, которое может принять только сильный, уравновешенный и сознающий высокую ответственность человек.

Если бы я сочинял роман, то в этом эпизоде усмотрел бы ключ к образу Панова. Но я пишу полярные были, а с начальником станции мне удавалось общаться значительно реже, чем хотелось — мне, разумеется, а не начальнику. Я уже говорил, что Владимир Васильевич спал лишь по нескольку часов в сутки: готовил научный отчёт, сдавал дела своему преемнику Льву Валерьяновичу Булатову, утрясал разные мелочи — самые хищные расхитители времени. К тому же после первого прохладного приёма, верный тактике никому не навязывать своё общество, я сам сторонился начальника. Потом мы сблизились. Началось со случайных встреч за едой, их продолжили запланированные разговоры в домике и, наконец, памятный поход на торосы.

Вначале Панов показался мне угрюмым и замкнутым; лишь позднее я понял, что это внешнее проявление огромной физической и нервной усталости, накопленной за год тяжёлого дрейфа. Ему ещё нет сорока, но жёсткий мальчишеский чуб пробит сединой; узкие чёрные глаза смотрят остро и в упор, как бы вопрошая: «Что ты есть за человек?» — а широкие, твёрдые скулы говорят о сильном и упрямом характере. За Полярным кругом Панов провёл около пятнадцати лет, повидал людей в разных ситуациях и поэтому не спешит давать характеристики тем, кого не видел в деле. По образованию Владимир Васильевич океанолог, его диссертация «Термика моря» заслужила в научных кругах высокую оценку. Он любит свою науку — творческий сплав физики, химии, математики и биологии — и уверен в её большом будущем. В Ленинграде у него растут две девочки, младшей шесть, старшей двенадцать лет; он вспоминает о них с нежностью и как-то не может ещё поверить, что недели через три их увидит.

Самый большой и интересный разговор произошёл у нас при таких обстоятельствах. Панов неожиданно предложил мне пойти с ним на обход лагеря — это часа на два, вдоль торосов: посмотреть, как держатся старые трещины, не появились ли новые. Едва успел я задрать нос от такой чести, как Панов объяснил, что по инструкции на торосы никто не имеет права ходить один, а все ребята сейчас заняты. Пошли. Панов предложил мне держаться рядом — мало ли что может случиться. Я вспомнил рассказ радиста Яши Баранова и готов был даже взять начальника под руку. А история эта призошла на станции «Северный полюс-7». Туда прилетел корреспондент газеты «Труд», которому для придания очерку полярного колорита обязательно нужно было своими глазами увидеть трещину. Он уговорил начальника станции Ведерникова взять его на обход. Полярная ночь ещё не кончилась, было темно. Начальник станции шёл впереди, прощупывал лёд фонариком, и вдруг какое-то предчувствие заставило его обернуться. Корреспондент исчез, словно растворился в воздухе. Ведерников заметался, бросился назад и наконец нащупал лучом фонарика торчащий из трещины капюшон. Ведерников ухватился за него и вытащил корреспондента, который не только своими глазами увидел, но и ощутил, что такое трещина на дрейфующей льдине.