Башня Ласточки - Сапковский Анджей. Страница 15

— Спокойно, Кэльпи.

Седло вопреки ожиданию было вполне удобным. И по понятным причинам гораздо более легким, чем обычное кавалерийское с высокими луками.

— Ну а теперь, — сказала Цири, похлопывая лошадь по горячей шее, — посмотрим, такая ли ты резвая, как красивая. Настоящий ли ты скакун, или всего лишь парадная лошадка. Что скажешь относительно двадцати миль галопа, Кэльпи?

Если б глубокой ночью кто-нибудь исхитрился тихарем подобраться к затерявшейся среди топей хате с провалившейся и обросшей мхом стрехой, если б заглянул сквозь щели в ставнях, то увидел бы седобородого старика, слушающего повествование девушки с зелеными глазами и пепельными волосами. Он увидел бы, как догорающие поленья в камине оживают и светлеют, словно в предчувствии того, что услышат.

Но это было невозможно. Никто не мог этого увидеть. Хата старого Высоготы была хорошо укрыта среди камышей на болоте. На вечно затянутом туманами безлюдье, на которое никто не отваживался заходить.

— Пойма ручья была ровной, пригодной для езды, поэтому Кэльпи летела словно вихрь. Конечно, ехала я не вверх по течению, а вниз. Я помнила это довольно странное название: «Ревность». Вспомнила, что Хотспорн говорил на станции Гиселеру. Поняла, почему он предостерегал меня. В Ревности была ловушка. Когда Гиселер отмахнулся от предложения, касающегося амнистии и работы на гильдию, Хотспорн сознательно напомнил о расположившемся в поселке охотнике за наградами. Он знал, на какую приманку Крысы клюнут, знал, что поедут туда и попадут в капкан. Мне необходимо было добраться до Ревности раньше их, перерезать им дорогу, предупредить. Завернуть. Всех. Или хотя бы только Мистле.

— Насколько я понял, — проворчал Высогота, — из этого ничего не получилось.

— Тогда, — сказала она глухо, — я считала, что в Ревности ожидает вооруженный до зубов многочисленный отряд. Я и подумать не могла, что засада — всего лишь один человек.

Она умолкла, глядя в темноту.

— И понятия не имела, что это за человек. Какой это человек.

Бирка когда-то была селом богатым, красивым и живописно расположенным — ее желтые крыши и красные черепицы плотно заполняли котловину с крутыми лесистыми склонами, меняющими цвет в зависимости от времени года. Особенно осенью Бирка радовала взгляд и впечатлительное сердце.

Так было до тех пор, пока поселок не сменил названия. А получилось это так: молодой кмет, эльф из ближнего эльфьего поселения, был насмерть влюблен в мельникову дочку из Бирки. Кокетка-дочка высмеяла притязания эльфа и продолжала «общаться» с соседями, знакомыми и даже родственниками. Те стали подтрунивать над эльфом и его слепой как у крота любовью. Эльф — что довольно нетипично для эльфов — воспылал гневом и жаждой мести, причем воспылал чрезмерно. Однажды ветреной ночью он подкинул огонь и спалил всю Бирку.

Потерявшие практически все погорельцы пали духом. Одни пошли по миру, другие перестали работать и запили. Деньги, которые собирали на восстановление, постоянно растрачивались и пропивались, и теперь богатое некогда поселение являло собой образец нищеты и отчаяния, стало сборищем уродливых и кое-как сляпанных халуп под голым и начерно обгоревшим склоном котловин. До пожара у Бирки была овальной формы центральная рыночная площадь, теперь же из немногочисленных более или менее прилично восстановленных домов, амбаров и винокурен выстроилось что-то вроде длинной улочки, которую замыкал фасад поставленного совместными усилиями постоялого двора и трактира «Под головой химеры», который содержала вдова Гулё.

И уже семь лет никто не пользовался названием «Бирка». Говорили «Пылкая Ревность», для сокращения — просто «Ревность».

По улице Ревности ехали Крысы. Стояло холодное, облачное, хмурое утро. Люди скрывались в домах, прятались в сараях и мазанках. У кого были ставни — тот с треском захлопывал их, у кого были двери — тот запирал их и подпирал изнутри колом. У кого еще оставалась водка, тот пил для куражу. Крысы ехали шагом, демонстративно медленно, стремя в стремя. На их лицах лежало безграничное презрение, но прищуренные глаза внимательно рассматривали окна, навесы и углы строений.

— Один бельт из арбалета, — громко предостерег на всякий случай Гиселер. — Один щелчок тетивы — и начнем резать!

— И еще раз пустим здесь красного петуха! — добавила звучным сопрано Искра. — Оставим чистую землю и грязную воду!

У некоторых жителей наверняка были самострелы, но не нашлось такого, кто захотел бы проверить, не болтают ли Крысы на ветер.

Крысы слезли с лошадей. Отделяющую их от трактира «Под головой химеры» четверть стае прошли пеше, бок о бок, ритмично позванивая и бренча шпорами, украшениями и бижутерией.

Со ступеней трактира, увидев их, смылись трое ревнюков, гасивших вчерашнее похмелье пивом.

— Хорошо, если б он был еще здесь, — буркнул Кайлей. — Шляпанули мы. Нечего было тянуть, надо было гнать сюда хотя бы ночью…

— Балда, — ощерилась Искра. — Если мы хотим, чтобы барды о нас песни слагали, то нельзя было делать этого ночью, впотьмах. Люди должны видеть! Лучше всего — утром, пока еще все трезвые, верно, Гиселер?

Гиселер не ответил. Он поднял камень и с размаху засадил им в дверь трактира.

— Вылезай, Бонарт!

— Выползай, Бонарт! — хором подхватили Крысы. — Выползай, Бонарт!

Внутри послышались шаги. Медленные и тяжелые. Мистле почувствовала пробежавшую по спине дрожь.

В дверях появился Бонарт.

Крысы невольно отступили на шаг, каблуки высоких сапог уперлись в землю, руки ухватились за рукояти мечей. Охотник за наградами держал свой меч под мышкой в ножнах. Таким образом, у него были свободные руки — в одной очищенное от скорлупы яйцо, в другой — кусок хлеба.

Он медленно подошел к поручням, взглянул на Крыс сверху, свысока. Он стоял на крыльце, да и сам был велик. Огромен, хоть и тощ, как гуль.

Он глядел на них, водил водянистыми глазами от одного к другому. Потом откусил сначала кусочек яйца, потом кусочек хлеба.

— А где Фалька? — спросил невнятно. Крошки желтка ссыпались у него с усов и губ.

— Гони, Кэльпи! Гони, красавица! Гони что есть мочи!

Вороная кобыла громко заржала, вытянула шею в сумасшедшем галопе. Щебенка градом летела из-под копыт, хотя казалось, что копыта едва касаются земли.

Бонарт лениво потянулся, скрипнул кожаной курткой, медленно натянул и старательно расправил лосевые перчатки.

— Как же так? — скривился он. — Убить меня хотите? И за что же?

— А за Мухомора, чтоб далеко не ходить, — ответил Кайлей.

— И веселья ради, — добавила Искра.

— И для собственного спокойствия, — подкинул Рееф.

— А-а-а, — медленно протянул Бонарт. — Вон оно, значит, в чем дело-то! А ежели я пообещаю оставить вас в покое, отстанете?

— Не-а, пес паршивый, не отстанем, — обольстительно улыбнулась Мистле. — Мы тебя знаем. Знаем, что ты не отлипнешь, будешь тащиться следом и ждать оказии тыркнуть кого-нибудь из нас в спину. Выходи!

— Помаленьку! Помаленьку! — Бонарт усмехнулся, зловеще растягивая губы под седыми усами. — Поплясать мы всегда успеем. Чего понапрасну возбуждаться-то? Для начала послушайте мое предложение, Крыси. Предлагаю выбор, а уж вы поступите по своему разумению.

— Ты чего бормочешь, старый гриб? — крикнул Кайлей, горбатясь. — Говори ясней.

Бонарт покачал головой и почесал ягодицу.

— Награда за вас назначена, Крыси. Немалая. А жить-то надо.

Искра фыркнула на манер лесного кота, по-кошачьи раскрывая глаза. Бонарт скрестил руки на груди, переложив меч на сгиб локтя.

— Немалая, говорю, награда за мертвых. За живых чуток поболе. Поэтому мне, честно говоря, все едино. Лично против вас я ничего не имею. Еще вчера думал, что прикончу вас просто так, интереса и веселья ради. Но вы пришли сами, сэкономили мне время и силы и тем прямо за самое сердце меня взяли. Поэтому позволю вам выбирать. Как хотите, чтобы я вас взял: по-доброму или по-злому?