Божьи воины - Сапковский Анджей. Страница 7

– Может, это не Грюнвальд, – ощерился Добко Пухала. Венявы на его щите почти не было видно из-под кровавой грязи. – Может, не Грюнвальд, но тоже недурно. Что, милостивый князь?

– Пан Прокоп, – Корыбутович словно его не слышал, – не пора ли подумать о христианском милосердии?

Прокоп Голый не ответил. Направил коня вниз по склону, к Здижнице. Между трупами.

– Милосердие милосердием, – зло бросил едущий немного позади Якубек из Вжесовиц, гейтман Билины, – а деньги деньгами! Это ж чистый убыток. Ну гляньте, вот тот, без головы, на щите золотые скрещенные вилы. Значит, Калкройт. Выкуп самое меньшее сто коп дореволюционных грошей. А вон тот, с кишками наверху, виноградные ножи на косом зеленом поле, это Дитрихштайн. Знатный род, минимум триста…

У самой речки обдирающие трупы Сиротки вытащили из-под кучи трупов живого юношу в латах и яке с гербом. Юноша упал на колени, сложил руки, умолял. Потом начал кричать. Получил топором. Замолчал.

– На черном поле брус серебряный, – без всяких эмоций заметил Якубек из Вжесовиц, знаток, как видно, геральдики и экономии. – Значит, Нессельроде. Из графьев. За мальчишку пятьсот было бы. Эх, транжирим мы здесь деньги, брат Прокоп.

Прокоп Голый повернул к нему свое крестьянское лицо.

– Бог судья, – хрипло сказал. – У тех, что здесь лежат, не было его печати на челе. Не было их имен в книге живых… К тому же, – добавил он после недолгого тяжелого молчания, – мы их сюда не приглашали.

– Неплах?

– Что?

– Ты все время приказываешь за мной следить, твои шпики постоянно ходят за мной по пятам. И долго это будет продолжаться?

– А что?

– Мне кажется, в этом нет необходимости…

– Рейневан, я тебя учу, как ставить пиявки?

Они помолчали. Флютек то и дело поглядывал на обрезанную веревку, свисающую с балки.

– Крысы, – задумчиво сказал он, – бегут с тонущего корабля. Не только в Силезии крысы готовят заговоры по грангиям и замкам, пытаются заполучить заграничных покровителей, лижут задницы епископам и герцогам. Потому что их корабль тонет, потому что страх-то – вот он, у самой жопы, потому что приходит конец тщетным надеждам. Потому что мы идем вверх, а они летят вниз, в клоаку. Корыбутович скопытился, под Усти погром и резня, ракушцы разбиты наголову и уничтожены под Цветтлем, на Лужицах пожары аж до самого Згожельца. Угерский Брод и Пресбург в ужасе, Оломунец и Тырнава трясутся за своими стенами. Прокоп торжествует…

– Пока что.

– Что «пока что»?

– Там, под Стжибором… В городе говорят…

– Я знаю, что говорят в городе.

– На нас надвигается крестовый поход.

– Нормально.

– Кажется, вся Европа…

– Не вся.

– Восемьдесят тысяч вооруженных людей…

– Ерунда. Самое большее – тридцать…

– Но говорят…

– Рейневан, – спокойно прервал Флютек, – подумай. Если б было действительно опасно, ты бы меня здесь видел?

Какое-то время помолчали.

– Впрочем, в любой момент, – проговорил шеф таборитской разведки, – все станет ясно. Услышишь.

– Что? Как? Откуда?

Неплах успокоил его жестом. Указал на окно. Показал, чтобы он прислушался.

Заговорили пражские колокола.

Начало Нове Място. Первой была Мария на Газоне, сразу за ней Слованы на Эмаузах, затем ударили колокола церкви Святого Вацлава на Здеразе, к хору присоединился Стефан, за ним Войцех и Михаил, после них звонко и певуче – Дева Мария Снежная. Чуть погодя наполнилось колокольным звоном Старе Място – первым заговорил Исаак, за ним Гавел, наконец, громко и торжественно, храм Тынский. Потом раззвонились колокольни Градчан – у Бенедикта, у Георгия, у Всех Святых. Наконец, самый благороднейший, самый глубокий, самый бронзовый, ударил и поплыл над городом голос колокола Кафедрального собора.

Злата Прага пела колоколами.

На Староместском рынке была чудовищная суматоха и толкотня. К ратуше валила масса народа, у ворот клубилась толпа. Колокола продолжали звонить. Стоял необычный хаос. Люди толкались, перекрикивали друг друга, жестикулировали, вокруг виднелись только потные, красные от натуги и возбуждения лица, разверстые рты. Лихорадочно горящие глаза.

– В чем дело? – Рейневан схватил за рукав какого-то воняющего мокрой кожей кожевенника. – Известия? Есть известия?

– Брат Прокоп разбил крестовников под Таховом! Наголову разбил, разгромил!

– Был крупный бой?

– Какой там бой? – крикнул рядом тип, выбежавший, видимо, прямо от цирюльника, лицо было наполовину намылено. – Какая там битва! Драпанули! Во всю прыть! В панике! Паписты бежали!

– Бросили все! – взвыл какой-то возбужденный подмастерье. – Оружие, пушки, добро, провизию! И драпанули! Драпанули от Тахова! Брат Прокоп победитель! Чаша – победительница!

– Что вы плетете? Сбежали? Без боя?

– Бежали, бежали! И когда бежали, наши их жутко посекли! Тахов окружен, паны из Ландфрида окружены в замке. Брат Прокоп крушит стены бомбардами, не сегодня-завтра захватит город! Брат Якубек из Вжесовиц гонит и громит господина Генриха фон Плейена!

– Тихааааа! Тише все! Идет брат Ян!

– Брат Ян! Брат Ян! И советники!

Ворота ратуши распахнулись, на ступени вышла группа людей.

В голове шел Ян Рокицана, пробощ от Марии Перед Тыном, невысокий, с благородным, чтобы не сказать – воодушевленным лицом. И нестарый. Ведущему идеологу утраквистской революции было тридцать пять лет. На десять больше, чем Рейневану. Рядом со своим уже знаменитым учеником, тяжело дыша – одышка! – шел Якобеллус Стжыбский, университетский мэтр. Отставая на шаг, держался Питер Пайн, англичанин с лицом аскета. Дальше шли староградские советники – могучий Ян Велвар, Матей Смоляр, Вацлав Гедвика. И другие. Рокицана остановился.

– Братья чехи! – крикнул он, воздевая обе руки. – Пражане! Бог с нами! И Бог над нами!

Рев толпы сначала возвысился, потом опал, утих. Колокола церквей один за другим умолкали. Рокицана не опускал рук.

– Повержены, – крикнул он еще громче, – еретики! Те, которые обесчестили Святой Крест, возложив его по наущению Рима на свои преступные латы. Постигла их кара Божья. Виктория в руках брата Прокопа!

Люди заревели в один голос, послышались крики «ура». Проповедник успокоил толпу.

– Хоть нашли на нас орды адовы, – продолжал он, – хоть протянули к нам окровавленные когти Вавилона, хоть вновь угрожала истинной религии ярость римского антихриста, Бог над нами! Господь Небес простер свою десницу, дабы уничтожить силу вражью! Тот самый Господь, коий утопил войска фараона в Чермном море, который принудил к бегству от Гедеона неисчислимые полчища мадианитян! Господь, ангел коего за одну ночь побил сто восемьдесят пять тысяч ассирийцев. И тот же Господь Небес поразил страхом сердца врагов наших! Как войска святотатца Сеннахерима [26] убегали от Иерусалима, так пораженная ужасом папская банда разбежалась в панике из-под Стжибора и Тахова!

– Как только узрели, – тоненько вторил ему Якобеллус, – слуги дьявольские Чашу на знаменах брата Прокопа, как только услышали хорал Божьих воинов, разбежались и панике так, что и двух вместе не осталось! Были они как прах, разметаемый ветром. [27]

– Deus vicit! – крикнул Питер Пайн. – Veritas vicit! [28]

– Те Deum laudamus! [29]

В тот вечер, четвертого августа 1427 года, Прага громко и шумно праздновала победу, пражане сумасшедшим спонтанным праздником отыгрывались за недели страха и неуверенности. Пели на улицах, плясали вокруг костров на площадях, пили в садах и дворах. Самые религиозные чтили Прокопову викторию во время молений, осуществляемых impromptu [30] во всех пражских церквях. У менее религиозных был на выбор широкий круг других мероприятий. Всюду – в Старом и Новом Мясте, все еще в основном остающейся пепелищем Малой Стране, на Градчанах, – почти всюду корчмари отмечали победу над круцьятой тем, что всем желающим давали даром, за счет заведения, и предлагали еду. По всей Праге вылетели из бочек и бочонков пробки и затычки, запахли мясом решетки, шампуры и котлы. Как обычно, ловкие кабатчики воспользовались оказией, чтобы, прикрывшись щедростью, освободиться от продуктов, готовых вот-вот прокиснуть либо испортиться, а также тех, которым это уже не грозило. Но кто станет обращать внимание! Крестовники разбиты! Опасность миновала. Ликуй, народ!