Божьи воины - Сапковский Анджей. Страница 72

– Ты скверно полагал. Продолжай.

– Как дополнительно заметили, Адель действительно пыталась добавлять князю любчики, хваталась за любовное колдовство. Проблему исследовал величайший в округе специалист по колдовству, Николай Каппитц, аббат монастыря в Каменце. Он нашел Адель виновной, обнаружил в ней и вокруг нее дьявольскую атмосферу и ароматы. Говорят, что обнаружил это за сто венгерских дукатов, полученных от князя. Схватили бабу-травницу, припекли пятки. Она призналась, что Адель покупала у нее не только любовные напитки. Но, опасаясь, что князь Ян ее бросит, она заранее готовила месть. Заказала сатанинский декокт, который должен был вызвать у князя постоянное бессилие мужского члена. Что на всякий случай заказала также дурман. Для Анки из Частоловиц.

Показания травницы предъявили Адели. И предложили договориться. Но бургундка не испугалась. Процесс о колдовстве? Извольте. Будет о чем на процессе показывать, будет что послушать судьям, каноникам и аббатам. Она, Адель, знает много и с удовольствием расскажет. Посмотрим, обрадуется ли князь Ян огласке.

Ян, который уже считал проблему решенной, взбесился. Отдал распоряжения. Прекрасная бургундка неведомо как оказалась в ратушевой темнице… Из пуха и атласа – да на гнилую солому…

– Ее пытали… – Рейневан кашлем облегчил стесненное горло. – Ее пытали, да?

– Чего ради. Как ни говори, благородная. На такое свинство в отношении благородной Ян Зембицкий не решился. Заключением он хотел ее только напугать. Принудить к покладистости, сделать так, чтобы после освобождения она спокойненько и без шума покинула Зембицы. Он не знал…

– Чего… – Рейневан почувствовал, как жар начинает палить ему щеки. – Чего он не знал?

– В ратушевом карцере, – голос рыцаря изменился, а Рейневану показалось, что он слышит тихий скрежет зубов, – действовала, как оказалось, шайка. Смотрители, палаческие прислужники, драбы из городской стражи, несколько мещан, несколько слуг… Короче говоря, они устроили себе в узилище дармовой бордель. Когда сажали женщину, подозреваемую в чародействе, эти мерзавцы приходили ночью… – Он осекся. – Однажды утром, – продолжил еще больше изменившимся голосом, – один из распутников в спешке забыл в камере поясок от штанов. Утром нашли Адель. Повесившуюся на этом ремешке.

Расследования, конечно, не было. Никого не покарали. Ян Зембицкий боялся огласки. Бургундку, так стали говорить, убил в тюрьме сам дьявол, потому как она предала его, намереваясь покаяться, просила, чтобы ей дали исповедаться. Все это подтвердил и огласил с амвона тот же самый Николай Каппитц, аббат каменицких цистерцианцев. Кстати, снова упомянул о тебе. Предостерегая, до чего доводят контакты с чародеями.

– И никто… – Рейневан проговорил с величайшим трудом. – Никто…

– Никто, – докончил рыцарь. – А кому какое дело? Да к тому времени все уже забыли. Может, кроме господина Путы из Частоловиц. Пута по-прежнему с князем Яном в хороших отношениях и союзе, но женитьба Яна на Анке постоянно откладывается.

– И не случится, – откашлялся Рейневан. – Я убью Яна. Поеду в Зембицы и убью. Хоть в церкви, но убью. Отомщу за Адель.

– Отомстишь?

– Отомщу. Да помогут мне Бог и Святой Крест.

– Не богохульствуй, – сухо и хрипло напомнил рыцарь. – В мести помощи Бога не ищут, и месть, чтобы быть истинной, должна быть жестокой. Тот, кто мстит, должен отринуть Бога. Он проклят. На века.

Молниеносным движением он выхватил мизерикордию, ухватил Рейневана за рубашку около шеи, поднял, удушая, приложил острие к горлу, приблизил лицо к лицу и глаза к глазам.

– Я Гельфрад фон Стерча.

Рейневан зажмурился, вздрогнул, чувствуя, как клинок мизерикордии нажимает ему на кожу на шее, а горячая кровь стекает на рубаху. Но это заняло только мгновение, долю мгновения, потом острие отступило. Он почувствовал, как ослабевают перерезанные путы.

Гельфрад фон Стерча, супруг Адели, выпрямился.

– Я был готов убить тебя, Белява, – хрипло проговорил он. – Узнав в Шклярской Порембе, кто ты, я следил за тобой, выжидая оказии. Знаю, ты не виновен в смерти Никласа. Два года назад ты подарил жизнь Вольфгеру: если б не твое благородство, я потерял бы двух братьев вместо одного. И все же я был готов лишить тебя жизни. Да, да, ты правильно предполагаешь: я хотел убить тебя из-за уязвленной мужской гордыни. Хотел твоей кровью смыть прилипшую к моему гербу грязь порока. Утопить в твоей крови позор жалкого субъекта, самого рогатого рогоносца. Ну что ж… – докончил он, убирая мизерикордию в ножны. – Многое изменилось. О том, что я жив, что нахожусь в Силезии, не знает никто, даже Апечко, ныне старший рода. Не знают даже Вольфганг и Морольд, мои родные братья. А долго я тут не пробуду. Покончу с тем, что надо, и не вернусь уже никогда. Я уже из Лужиц, на службе у Шести Городов… Жениться тоже буду на лужичанке. Вскоре. Уже хожу в женихах… Если б ты ее видел… Глаза голубые и не очень умные, нос картошкой и весь в веснушках, ноги короткие, зад большой. Ничего, то есть ну ничегошеньки от Франции, ничего от Бургундии… Может, у меня что-нибудь в жизни к лучшему изменится. Если хорошо пойдет. То, что ты сказал, – он отвернулся, – я рассматриваю как слово благородного человека. Знай, что я еду в Зембицы. Думаю, догадываешься зачем. Я еду в Зембицы исполнить долг. И исполню его, да поможет мне черт. Но если случайно не сумею… Если мне не повезет… Тогда ловлю тебя на слове, Белява. На verbum nobile. [171]

– Клянусь. – Рейневан потер одеревеневшие запястья. – Здесь, перед лицом этих извечных гор, клянусь, что мучители и убийцы Адели не будут спать спокойно и радоваться безнаказанностью. Клянусь, что Ян Зембицкий, прежде чем подохнет, узнает, за что умирает. Я клянусь и сдержу клятву, даже если мне придется продать душу дьяволу.

– Аминь. Прощай, Рейнмар фон Беляу.

– Прощай, Гельфрад фон Стерча.

Глава тринадцатая,

Их ждали в Мокшешове, деревне, лежащей в какой-нибудь полумиле за Свебодицами, у ведущего в Свидницу тракта. Ждали недолго. Эскортировавшие его до вчерашнего дня рыцари покинули Свебодицы ранним утром, когда он увидел их, приближающихся по тракту, в мокшешовской церкви все еще продолжалась воскресная месса, приходской священник, кажется, уже успел солидно напричащать и напричащаться.

Когда они его заметили, то изумились настолько, что тут же остановили лошадей. Дав Рейневану время рассмотреть их. Спровоцированная схватка с инквизицией, хоть наверняка быстро получившая объяснение, оставила следы. Придланцу подбили глаз. У Куна на лбу была повязка. Нос Либенталя, сломанный, был красно-синий и распух так, что слезы сами напрашивались на глаза от жалости к нему.

Именно Либенталь первый отряхнулся от изумления и отреагировал. Точно так, как Рейневан и ожидал: спрыгнул с седла и с ревом накинулся на него.

– Прекрати, Вильрих!

– Прибью мерзавца!

Рейневан лишь заслонялся от ударов кулаком, пятился, прикрывал голову. Даже не пытался отвечать. И все-таки – совершенно случайно – его запястье как-то зацепило вспухший нос рыцаря. Либенталь завыл и упал на колени, прикрывая лицо обеими руками. А к Рейневану подскочили Строчил и Придланц, схватили за плечи. Кун, убежденный, что Рейневан захочет бить стоящего на коленях Либенталя, заслонил его собственным телом.

– Господа, – прохрипел Рейневан, – к чему столько шума?.. Ведь я же вернулся. Я уже не буду пытаться убежать. Позволю, не сопротивляясь, доставить себя в Столец…

Либенталь вскочил, отер слезы с глаз и кровь с усов, выхватил нож.

– Держите его! – зарычал, вернее, загудел он. – Крепче держите засранца! Я ему уши отрежу! Я поклялся отрезать! И отрежу!