Час Презрения - Сапковский Анджей. Страница 59

Она шла почти всю ночь, руководствуясь звездами. Все небо было в звездах. Цири пожалела, что была невнимательна на занятиях и не хотела изучать атласы неба, хранившиеся в храмовой библиотеке. Она, конечно, знала самые главные созвездия — Семь Коз, Кувшин, Серп, Дракон и Зимнюю Деву, но те, что видела сейчас, висели высоко над головой, и по ним трудно было ориентироваться. Наконец удалось выбрать из мерцающего звездного муравейника одну достаточно яркую звезду, указывающую, как она считала, нужное направление. Она не знала, что это за звезда, и сама дала ей название — Око.

***

Она шла. Горная цепь не приблизилась ничуть — по-прежнему была такой же далекой, как и вчера. Но зато указывала направление.

Двигаясь, Цири внимательно осматривалась. Нашла еще одно ящериное гнездо, в нем было четыре яйца. Углядела зеленое растеньице, не больше мизинца, которое каким-то чудом сумело вырасти меж камней. Поймала большого коричневого жука. И тонконогого паука.

Съела все.

***

В полдень ее вырвало всем, что она съела, и она потеряла сознание. Очнувшись, поискала глазами хоть немного тени, не нашла и продолжала лежать, свернувшись в клубок, сжимая руками живот.

После захода солнца пошла снова. Словно автомат. Несколько раз падала, вставала, шла дальше.

Шла, ибо должна была идти.

***

Вечер. Отдых. Ночь. Око указывает дорогу. Марш до полного изнеможения, которое наступило задолго до восхода солнца. Отдых. Скверный сон. Голод. Холод. Отсутствие магической энергии. Неудача при попытке выколдовать свет и тепло.

Роса, которую она утром слизала с клинка кордика и камней, только еще больше усилила жажду.

Когда солнце взошло, она уснула в наплывающем тепле. Разбудила ее жара. Она встала, чтобы идти дальше.

Обморок случился через неполный час. Когда она пришла в себя, солнце стояло в зените, палило. У нее не было сил искать тени. Не было сил встать. Но она встала.

Шла. Не поддавалась. Почти весь день. И часть ночи.

***

Самую сильную жару снова проспала, приткнувшись под наклонным, зарывшимся в песок камнем. Сон был плохой и мучительный — ей снилась вода, вода, которую можно было пить. Огромные, белые, все в водяном тумане и радуге водопады. Поющие потоки. Маленькие лесные ключи, окруженные купающимися в воде папоротниками. Пахнущие влажным мрамором дворцовые фонтаны. Омшелые колодцы и полные ведра воды… Капли, стекающие с тающих сосулек льда… Вода. Холодная живительная вода, от которой ломит зубы. Ах, какой же у нее чудесный, неповторимый вкус…

Она проснулась, вскочила и пошла туда, откуда пришла. Она возвращалась, качаясь и падая. Ей необходимо было вернуться! Ведь она же прошла мимо воды! Прошла, не остановилась. Мимо шумящего меж камней потока! Как она могла быть такой безрассудной!

Она взяла себя в руки. Встряхнулась.

Жара ослабла, приближался вечер. Солнце указывало на запад. Горы. Солнце не может, не должно, не имеет права быть у нее за спиной. Цири отогнала мираж, сдержала слезы. Повернулась и пошла к горам.

***

Шла всю ночь, но очень медленно. Ушла совсем недалеко, засыпая на ходу. Ей снилась вода. Восходящее солнце застало ее сидящей на каменной глыбе, уставившейся на клинок кордика и обнаженное предплечье.

Ведь кровь — жидкость. Ее можно пить.

Она отогнала миражи и кошмары. Облизала покрытый росой кордик и пошла дальше.

***

Обморок. Очнулась она от жара, пышущего от солнца и раскаленных камней.

Впереди, за дрожащим от жары занавесом, проступала рваная, зубчатая цепь гор.

Горы были ближе. Гораздо ближе.

Но у Цири уже не было сил. Она села.

Кордик, зажатый в руке, отражал солнце, горел огнем. Он был острым. Она знала об этом.

«Зачем ты мучаешься, а? — спросил кордик серьезным, спокойным голосом педантичной чародейки по имени Тиссая де Врие. — Зачем обрекаешь себя на страдания? Покончи с этим наконец!»

«Нет. Не поддамся».

«Ты же не выдержишь. Знаешь, как умирают от жажды? Ты вот-вот сойдешь с ума, и тогда уже будет поздно. Тогда ты уже не сможешь с этим покончить».

«Нет. Не поддамся. Выдержу».

Она спрятала кордик в ножны. Встала, покачнулась, упала. Встала, покачнулась, пошла вперед.

Над собой, высоко в желтом небе, увидела коршуна.

***

Очнувшись, она не могла вспомнить, когда упала. Не помнила, как долго лежала. Подняла глаза. К кружащему над ней коршуну присоединились еще два. У нее не было сил встать.

Было ясно: конец. Она восприняла это спокойно. Даже с облегчением.

***

Что-то к ней прикоснулось.

Что-то легонько и осторожно ткнулось ей в руку. После долгого одиночества, когда ее окружали лишь мертвые и неподвижные камни, это прикосновение, несмотря на усталость, заставило ее резко вскочить, во всяком случае, она попыталась вскочить. То, что к ней прикоснулось, фыркнуло и с громким топотом отбежало.

Цири с трудом села, протирая фалангами пальцев загноившиеся уголки глаз.

«Ну вот я и спятила», — подумала она.

В нескольких шагах от нее стояла лошадь. Цири заморгала. Нет, это не был мираж. Это действительно была лошадь. Лошадка. Молодая лошадка. Почти жеребенок.

Она пришла в себя. Облизала запекшиеся губы и кашлянула. Лошадка подпрыгнула и отбежала, шурша копытами по гравию. Она двигалась очень странно, и масть у нее тоже была непривычной: то ли буланая, то ли серая. Но, возможно, так только казалось, потому что солнце освещало ее сзади.

Лошадка фыркнула и подошла на несколько шагов. Теперь Цири видела ее лучше. Настолько лучше, что кроме действительно непривычной масти сразу же заметила и странные неправильности строения — маленькую головку, необычно стройную шею, тоненькие бабки, длинный и густой хвост. Лошадка остановилась и взглянула на Цири, повернув голову боком. Цири беззвучно вздохнула.

Из выпуклого лба лошадки торчал рог длиной не меньше двух пядей.

«Невозможная невозможность, — подумала Цири, приходя в себя и собираясь с мыслями. — Ведь единорогов уже нет на свете, ведь они же вымерли. Даже в ведьмачьей книге в Каэр Морхене не было единорога! Я читала о них только в „Книге мифов“ в храме… Да и в Physiologus’е, который я просматривала в банке господина Джианкарди, была картинка, изображающая единорога… Но тот единорог больше походил на козла, чем на лошадь, у него были косматые бабки и козлиная борода, а рог был, пожалуй, длиной в два локтя…»

Цири удивилась, что так хорошо все помнит, помнит события, происходившие сотни лет назад. Голова закружилась, внутренности скрутила боль. Она застонала и свернулась в клубок. Единорог фыркнул и сделал к ней шаг, остановился, высоко поднял голову. Цири вдруг вспомнила, что говорили о единорогах книги.

— Можешь подойти… — прохрипела она, пытаясь сесть. — Можешь, потому что я…

Единорог фыркнул и умчался, размахивая хвостом. Но недалеко. Через минуту остановился, мотнул головой, копнул копытом и громко заржал.

— Неправда! — в отчаянии застонала она. — Ярре только один раз поцеловал меня, а это не в счет. Вернись!

От усилий у нее потемнело в глазах, она бессильно упала на камни. Когда наконец сумела поднять голову, единорог уже снова был близко. Внимательно глядя на нее, он наклонил голову и тихо фыркнул.

— Не бойся меня… — шепнула она. — Не надо, ведь… ведь я же умираю…

Единорог заржал, тряхнул головой. Цири потеряла сознание.

***

Когда она очнулась, никого рядом не было. Застывшая, измученная жаждой, голодная и одинокая… Единорог был миражем, призраком, сном. И исчез, как исчезают сны. Она понимала это, признавала и все-таки чувствовала обиду и отчаяние, словно это видение и правда существовало, было рядом — и вот бросило ее. Как бросили все остальные.

Она хотела встать, но не могла. Прижалась лицом к камням. Медленно протянула руку к бедру, нащупала рукоять кордика.