Воронка (В воронке от бомбы) - Сапковский Анджей. Страница 2

— Эт'точно, — согласился я. — И слышно, что ударом отвечают на удар. Ху'з файтинг хум?

— Кайне Анунг. Да и какая разница? Но я же не оставлю Мышку одну.

На втором этаже дома из-за открытых балконных дверей были слышны вопли, визги, звуки ударов и плач.

— Новаковский, — объяснил Прусак, проследив за моим взглядом. — Пиздит жену, она записалась в свидетели Иеговы.

— Ясно. И не будешь иметь богов иных, кроме меня, — кивнул я.

— Чего?

— Урпппль, — произнесла Мышка, кривя мордашку и прищурив единственный глаз. Это означало у нее улыбку. Я погладил ее по реденьким светлым волосикам.

Со стороны Маневки раздались взрывы и бешеный лай автоматов.

— Ладно, я пошел, — сказал Прусак. — Мне еще надо окно на кухне скотчем заклеить, а то снова стекло вылетит. Бай, Ярек.

— Бай. Па, Мышка.

— Биирппп, — пискнула Мышка и прыснула слюной.

Мышка некрасивая. Но все ее любят. Я тоже. Ей шесть лет, но никогда не исполнится шестнадцать. Чернобыль, как вы и догадываетесь. Мать Прусака и Мышки как раз лежит в больнице. Нам всем очень интересно, что у нее родится.

— Ах ты сучара! — ревел сверху Новаковский. — Ах ты жидерва! Я эту погань из тебя-то повыбью, макака рыжая!

Я клацнул уокменом и побежал дальше.

Джули, Джули

Мне остается только любить тебя

Надеюсь, что эта любовь не из тех, что умирают

Мне нравится, какая ты сегодня

Джули

Ты так чудесна

Ты — все, что по-настоящему важно

На Новом Рынке людей почти не было. Хозяева магазинов запирали двери на засовы, опускали железные решетки и жалюзи. Работал один только «Макдональдс», потому что «Макдональдс» экстерриториален и неприкосновенен. Как обычно, там сидели и обжирались корреспонденты и тележурналисты со своими группами.

Еще была открыта книжная лавка «Афина», принадлежащая моему знакомому Томеку Ходорку. У Томека я бывал часто, покупал из-под прилавка всякую книжную контрабанду, самиздат и нелегальную литературу, запрещенную Курией. Помимо книгопродажи Томек Ходорек долбался с изданием весьма читабельного и популярного журнала «Ухажер», местной мутации «Плейбоя».

Томек как раз стоял перед лавкой и смывал растворителем с витрины надпись «МЫ ТЕБЯ ПОВЕСИМ, ЖИД».

— Сервус, Томек.

— Сальве, Ярек. Кам инсайд! Есть «Мастер и Маргарита» издательства «Север». Еще «Жестяной барабан» Грасса.

— У меня есть и то, и другое. Еще старые издания. Когда палили, так пахан спрятал. Вот Салман Рушди у тебя имеется?

— Через пару недель получу. Отложить?

— Спрашиваешь. Ну, пока. Бегу в школу.

— А не боишься сегодня? — Томек показал в сторону Маневки, откуда доносился все более громкий обмен залпами. — Плюнь на школу, возвращайся домой, санни бой. Inter arma silent musae.

— Audaces fortuna juvat, — отвечал я без особой уверенности.

— Ер бизнес. — Томек вынул из кармана чистую тряпку, сплюнул на нее и протер витрину до глянца. — Бай.

— Бай.

Перед зданием масонской ложи «Гладиус», рядом с памятником Марии Конопницкой, стоял полицейский броневик с установленным на башенке пулеметом М-60. На цоколе памятника красной краской кто-то намалевал: «УНЗЕРЕ КОБЫЛА», а чуть пониже — «НЕ ССЫ ПРОХОЖИЙ КОБЫЛА НАШ ПРОРОК». Неподалеку от памятника была установлена пропагандистская витрина, а на ней под стеклом — фотографии, изображающие осквернение могилы писательницы на Лычаковском кладбище.

Джули

Ты так чудесна

Так чудесна…

Я пошел по улице Элигиуша Невядомского, бывшей Нарутовича, пробежал вдоль стены неработающей фабрики химволокна. К стене был прикреплен огромный плакат, где-то девять на девять, изображающий покойную мать Терезу. На плакате огромными каракулями из баллончика кто-то намалевал «ГЕНОВЕФА ДУРА». Потом я свернул на улицу, ведущую к Черной Ганче.

И там наткнулся на Белых Крестоносцев.

Их было человек двадцать, все наголо обритые, в кожаных куртках, оливковых футболках, мешковатых серо-зеленых камуфляжных штанах и тяжелых десантных ботинках. Человек пять, вооруженные «Узи» и контрабандными полицейскими «Геклер-Кохами», охраняли мотоциклы. Один малевал звезду Давида на витрине бутика Малгоськи Замойской. Другой, стоящий посреди улицы, держал на плече комбайн «Шарп» и дергался в ритм «Спасителю», хита группы «Мегадет» из альбома «Потерявшиеся в вагине». И песня, и сам альбом были в черных списках.

Остальные Белые Крестоносцы занимались тем, что вешали какого-то типа в лиловой рубахе. Тот выл, вырывался и дергал связанными за спиной руками, а Крестоносцы пинали и били его куда попало, волоча в сторону каштана, где с ветки уже свисала элегантная петля из телефонного провода. На тротуаре валялся звездно-полосатый пластиковый мешок, тут же были раскиданы разноцветные блузки, леггинсы, свитера, упаковки колготок, видеокассеты и камкордер «Панасоник».

Хватит лжи, хватит дерьма

С меня довольно

Меня воротит

От твоих хитрых, ничего не значащих слов

Никогда

Не пробуй меня спасать

Я сделан не по твоему образу…

Белый Крестоносец с «Шарпом» на плече сделал ко мне несколько шагов, загородив путь. Из высокого ботинка выглядывала рукоять тяжелого ножа «Сервайвл». Другие отрезали мне путь к отступлению.

«Прощай, Джули, — подумал я. — Прощай, уокмен. Прощайте, милые мои передние зубы».

— Хей, — заорал вдруг один из Крестоносцев. — Красавчик, ты?

Я узнал его, несмотря на бритую голову и пестрые цирковые тряпки. Это был Мариуш Здун, прозванный Лисой, сын гинеколога, одного из самых богатых людей в городе. О старом Здуне поговаривали, что он состоял в совете «Арт-В Интернешнл АГ», и что ему принадлежат акции в «Четырех Сестрах».

— Отцепись от него, Менда, — сказал Лиса типу с «Шарпом». — Я его знаю, это мой дружбан, нормальный поляк. Вместе в школу ходили.

Это правда, какое-то время Лиса ходил в нашу школу. Я давал ему сдирать. Но без особого эффекта, потому что Лиса еле читал.

Мужик в лиловой рубахе, которого за ноги подтянули к петле, дико заорал, дернулся и вырвавшись из рук, упал на тротуар. Сбившись вокруг, Белые Крестоносцы попинали его ногами и снова подняли.

— Эй! — крикнул один из них, с распятием на шее. — Лиса! Лучше бы помог, вместо того, чтоб базарить с этим чучелом.