Нумизмат - Сартинов Евгений Петрович. Страница 49

— Это не моя заслуга, — призналась женщина. — Я отдала её на хранение своей няньке. Она переехала в Москву, я её нашла за неделю до смерти, успела. Ещё немного, и она бы исчезла без следа. Во многом это памятная вещица. Слишком много она перевернула в нашей жизни. Это было такое потрясение: смерть отца, его предсмертная записка, эта тетрадь… Скромная благородная барышня узнает, что её обожаемый отец не всегда был такой честный. К сожалению, мой муж тоже не оказался идеальным мужчиной. Года через три после свадьбы он охладел ко мне. По долгу службы он частенько оставлял меня: морские походы, учения. Вскоре я узнала, что в каждом морском порту у него была своя пассия. К тому же он пристрастился к карточной игре, дела на заводах шли все хуже, многие из них уже не приносили прибыли. Миллионы отца таяли как снег, на Андрея надежды не было, пришлось самой ввязываться во все дела. Первые три года я только училась. Финансы, банки, кредиты, технология производства. К тому же в это время родился Николай. Тяжело пришлось, но, видно, что-то мне передалось от отца. Ещё через три года все мои предприятия приносили устойчивый доход. С Андреем мы по-прежнему жили словно на разных планетах. У меня рудники, шахты, заводы. А у него море, карты, женщины.

Не выдержав, Бураева закурила снова, затем продолжила:

— Грешно признаться, но когда меня известили, что мой муж погиб в Цусимском сражении на броненосце «Бородино», я испытала некоторое облегчение. Для него это была достойная смерть, а для меня — избавление. Потом я встретила вас. Признаться, ни о чем прошедшем я не жалею. Это были лучшие годы моей жизни. Павел Николаевич, мне нужно пятьсот червонцев.

Мезенцев невольно крякнул. Даже для него это была солидная сумма.

— Я объясню зачем, — продолжила княгиня. — Сейчас многие возвращаются из эмиграции, ну, вы, наверное, слышали, Алексей Толстой вернулся, генерал Слащов, вот бы я никогда не подумала, что такое возможно. Я его хорошо знаю по обороне Крыма, дезертиров вешал пачками. И вот один из вернувшихся там, в Москве, непостижимым образом узнал меня. Слава Богу, он оказался благородным человеком, иначе я давно сидела бы на Лубянке. Кроме того, он принёс мне потрясающую новость. Оказывается, мой сын Николай жив. В своё время мне сказали, что его расстреляли чуть ли не с самим адмиралом Колчаком. На самом деле ему удалось бежать из Иркутска. Через Китай и Японию он перебрался в Америку, а оттуда уже в Париж. Работает таксистом, как большинство русских офицеров. Женился на француженке, у них даже есть сын. Такое внезапное воскрешение сына и появление внука ошеломило меня. Уже два месяца я не нахожу себе места. Я как-то уже смирилась, что умру в России по своей воле, по воле Бога или других людей, какая разница. Просто я поняла, что все наши жертвы были абсолютно напрасны. Народ сам себе выбрал царя по образу и подобию своему. Народу-хаму на престоле нужен и царь-хам, неважно, как его зовут — Владимир, Лев или Иосиф. Я хочу в Париж к сыну, к внуку. Подержать его на руках, а там и умереть не страшно. Меня свели с людьми, которые могут провести нас через финскую границу. Но стоит это дорого. Поэтому я и прошу такую сумму.

Зеленые глаза княгини, чуточку выцветшие за годы лихолетий, смотрели на Мезенцева не мигая, пристально и строго. Профессор и в прежние времена очень не любил этот взгляд. Создавалось полное впечатление, что вместо красивой и томной женщины, только что млевшей в его объятиях, появлялась строгая и властная Хозяйка. Смешался он и сейчас.

— Да, конечно, можете не сомневаться, Лизавета Викентьевна. Сейчас принесу.

Он ушёл в соседнюю комнату и вскоре вернулся с деньгами. Передавая их княгине, он спросил:

— Надеюсь, это дело верное? Проводник надёжен?

— Да, он уже давно занимается этим делом.

Когда она укладывала деньги в сумку, Мезенцев заметил в ней блеснувший воронёной сталью револьвер.

— Куда теперь? — спросил врач.

— На вокзал. Через полчаса поезд, это недалеко, говорят, километрах в пяти от Выборга. Завтра я стану свободной.

Мезенцев сам проводил её до двери, на прощанье Елизавета Викентьевна поцеловала его в щеку.

— Спасибо, Павел. Знаешь, я ни на секунду не сомневалась в тебе.

Закрыв дверь, Мезенцев вернулся в кабинет, подошёл к окну и увидел, как его гостья переходит улицу. Она очень спешила, все поглядывала на часы и не заметила то, что увидел профессор. Дворник соседнего дома по фамилии Кузоватый, до того мирно стоявший со своей метлой, завидя проходящую мимо женщину, вдруг переменился в лице и даже выронил скрученную уже было самокрутку. У Мезенцева все похолодело в душе. Кузоватый и в царские времена считался первейшим стукачом, не оставил он этого ремесла и при новой власти.

«Донесёт, без сомнения донесёт! — с ужасом подумал Мезенцев. — А из старых жильцов в нашем доме остался только я. Про наш роман с Бураевой в Петербурге знали многие. Они поймут, что княгиня приходила ко мне.»

Елизавета Викентьевна заметила только внешние перемены в облике своего любовника. На самом деле профессор давно уже сломался и внутренне. Он слишком близко знал власти предержащие нынешнего режима. Помнил серого невзрачного палача Урицкого, лечил опухшего жабообразного Зиновьева. Людям этой формации ничего не стоило послать под нож гильотины полстраны. Что значит для них жизнь одного, хотя и очень хорошего врача?! И тогда его многочисленная горячо любимая семья останется без кормильца. Больше всего Мезенцев любил своего сына, позднюю радость, наследника фамилии.

Два часа профессор провёл в тягчайших душевных муках. Наконец он снял трубку телефона и сказал робким, не похожим на свой обычный голосом:

— Барышня, мне ОГПУ. Соедините меня с товарищем Глебом Бокием…

Вырезка из газеты:

14. УТРО НЕСОСТОЯВШЕЙСЯ ЛЮБВИ.

Силин проснулся ещё ночью, от холода. Его удивили две вещи: небо, затянутое сплошной пеленой и не пропускающее блеска звёзд, и то, что он кое-что запомнил из сна. Какие-то обрывки, что-то, связанное с его любимой монетой, лица людей, мужчины и женщины, некоторые фразы, даже запах хорошего табака. Раньше от него ускользало все, оставалась лишь досада, что он не может ничего вспомнить.

Приподняв голову, Нумизмат осмотрелся, все было спокойно, тихо. Достав из сумки свой термос, он напился кофе и с большей бодростью стал ожидать рассвета.

Сергея он разбудил с первыми лучами зари. Тот хорошо выспался, воспрял духом. Про Марину этого сказать было нельзя. Нахохлившейся птичкой она наблюдала, как мужики раскочегаривают примус.

— Марин, не грусти, все будет нормально, мы прорвёмся! — попробовал подбодрить её супруг, но девушка словно не услышала его слов. Так же молча она ела приевшуюся китайскую лапшу, ковырялась с ней дольше всех, от кофе отказалась совсем. Чуть задержал их Силин, впервые за многие дни побрившийся и сменивший свою грязную одежду на все новенькое. Теперь в его облике не осталось ничего угрожающего или ужасного. Сергей преображение попутчика воспринял как должное, но Марина насупилась ещё больше.

— Ну что, поедем? — спросил голосом, полным энтузиазма, Козлов.

— Сейчас я выйду на дорогу, посмотрю что почём, если все нормально, то дам тебе знать, — предложил Михаил.

Дорога оказалась всего-то в пятидесяти метрах. Судя по разбитому асфальту, вела она к какому-то колхозу. За все утро Силин расслышал лишь утробный рокот грузовика, да кто-то промчался на мотоцикле с пробитым глушителем.

Постояв с минутку на шоссе, просмотрев и прослушав округу, Михаил сунул два пальца в рот и громко свистнул. Через пару минут негромко заурчал двигатель «газели», Нумизмат поправил на плече свою сумку-неразлучницу. Скошенная кабина машины уже показалась из леса, когда внимание Силина привлёк какой-то посторонний звук. Он повернул голову налево и в ту же секунду из-за поворота метрах в двухстах от них показался стремительно нёсшийся автомобиль. Это была бежевая «шестёрка» с помятой облицовкой и выбитой левой фарой.